Цыганок на приеме оказался единственным. Его сразу вызвали к старшему врачу. Дроздов, читавший до этого какую-то толстую книгу, встал и вышел из-за стола. Густые брови, нависшие на глаза, и глубокая продольная морщина у переносья делали его лицо мрачным, даже свирепым. У Цыганка что-то оборвалось в груди: «Выгонит сейчас, ей-богу, выгонит».
— Раздевайтесь до пояса. — Дроздов снял очки, воткнул в оба уха коричневые провода, начал выслушивать. От врача пахло лекарствами и табаком. Цыганок старался дышать как можно глубже. «Хоть бы там внутри что-нибудь захрипело», — тревожился он, поворачиваясь к Дроздову то грудью, то спиной и все думая, как ему выпутаться из этой истории.
— На что жалуетесь? — Врач отошел к столу и надел очки, будто стараясь лучше рассмотреть солдата.
— На прострел в спине, — не сказал, а пропищал Цыганок.
— Сколько вам лет?
— Двадцать три исполнится в январе.
— Отец, мать болели?.. Есть у вас родственники в возрасте свыше ста лет?
Цыганок насторожился. «О предках спрашивает, — немного осмелел он, — может, наследственную хворобу нашел?» Цыганок готов был идти на все, лишь бы как-то оправдаться перед старшиной, лишь бы не попасть в стенгазету. Отца и матери у него не было в живых. Пока врач, ожидая ответа, склонил лохматую голову и что-то читал в книге, перед мысленным взором Цыганка возникла картина, которую он часто вспоминал, но почти никому не рассказывал о ней.
...Перепаханное глубокими воронками поле. Над степью висит черный смрадный дым. За руку Костю держит мать. За ее спиной огромный рюкзак с вещами. Она идет и идет, молча, тяжело, как и вся цепочка людей, бредущих из подожженной фашистами деревни. В небе появляется новая волна самолетов. Люди бегут в разные стороны, что-то со свистом летит на землю, вокруг снопы огня. Мать мечется, подхватывает Костю под мышки и падает, сраженная осколком.
После бомбежки Костю подобрал незнакомый бородатый мужчина, сунул в руки большое румяное яблоко, сквозь щербатый рот процедил: «Конец иродам пришел». Костя сидел в повозке на охапке соломы, пахнувшей спелым овсом, и ничего не понимал... Над степью еще висела черная, с голубоватыми прожилками кисея дыма, но уже не было той живой, колышущейся на ходу людской цепочки. Цыганок смотрел на спину старика, а видел лицо матери с темными глазами и родинкой на щеке, которую не раз целовал, когда мать брала его на руки. «Ты чей будешь-то? — спросил бородатый уже во дворе, распрягая лошадей. — Не знаешь. Ну, что ж, к лучшему, отныне будешь ты носить мою фамилию... Цыганок. Цыганок твоя фамилия, понял?» Когда пришли в село советские войска, бородатый куда-то сбежал, а Костю увезли в степной город, определили в детский дом под фамилией Цыганок...
Шестнадцати лет он уехал в Одессу, посмотреть море. Он много читал о моряках и полагал, что Одесса — город «морских волков», людей сильных и приветливых. Цыганок попал к грузчикам порта, которые устроили его в свой Дворец культуры писать афиши. Здесь он подружился с рыжей девочкой-подростком Тоней, дочерью механика порта. Она научила его плавать, не бояться штормовых волн. Он называл ее Рыженькой Щучкой, на что Тоня не обижалась. Называл за то, что она как-то, когда еще Цыганок как следует не мог плавать, незаметно в море проколола резиновый круг, чтобы потом помочь ему выплыть. Тоня и ее отец, кряжистый и молчаливый дядя Вася, провожали Цыганка в армию... Потом они обменялись письмами. Тоня подписалась «Твой друг Рыженькая Щучка». А теперь она уже ставит иную подпись — Антонина...
Дроздов захлопнул книгу:
— Что же вы молчите?
— Бабушка, кажись, страдала падучей болезнью... Но она прожила сто пять лет, — начал врать Цыганок в надежде провести врача, задавшего ему странные вопросы. Врач, подумав о чем-то, улыбнулся, и сразу его лицо сделалось добрым и приятным. «Медики, они — люди! — шевельнулась радостная мысль в голове Цыганка. — Напрасно волновался».
Врач пощупал заостренные плечи Цыганка, ткнул пальцем в мускулы рук и вновь выслушал сердце.
— Приседайте, — повелительно сказал Дроздов.
— Как, товарищ доктор, у меня же спина...
— Ничего, ничего... Двадцать раз. Выполняйте.
Цыганок не сразу присел на корточки и тут же вскочил, хватаясь за спину:
— Стреляет, доктор, кажись, простыл или надорвался — вчера окопы рыл. Старшина у нас требовательный, так он меня малость прижал. Я тебе, говорит, покажу, как сушится порох. Ну и показал, всю ночь ныла спина...
— Приседайте, от этого не умирают. Давайте, давайте, спорт удлиняет жизнь человеку, у вас хорошая наследственность: бабушка сто пять лет прожила. Кстати, вы не можете о ней некоторые подробности рассказать: много ли она ходила, чем питалась — не помните?
— Как же, все помню, — без запинки выпалил Цыганок. — Помню, товарищ капитан медицинской службы, как она бегала по деревне, только пятки сверкали, никто не мог догнать... Бегала она шибче... козы. — Цыганок кашлянул в кулак. «Козу-то я напрасно приплел, не поверит», — поколебался он, но отступать уже не мог. — Однажды, я это хорошо помню, нужно было поймать телку-двухлетку: выскочила из сарая, хвост трубой и понеслась в поле. Жара стояла, пора, когда свирепствует овод. Это такой жучок, вроде пчелы...
— Слышал, вредный жучок, — вставил Дроздов с оттенком иронии.
Цыганок пропустил это мимо ушей, словоохотливо продолжал:
— Жало у него острое-острое, как иголка. Пеструшка молнией мчится, а он дз-зы, дз-зы — жалит и жалит... Бабушка спасла телку... И еще помню такой случаи, как моя бабушка за один присест буханку хлеба съела и горшок молока начисто выпила. Вот когда же это было? — перешел на шепот Цыганок, уперев взгляд в потолок, словно собирался с мыслями. Но в голову ничего подходящего не приходило. Врач молчал. Молчал и Цыганок, покусывая чуть припухлые мальчишеские губы.
Дроздов сразу понял хитрость солдата, но ему хотелось поговорить с ним, узнать что-нибудь новое для себя. В его записной книжке уже имелись адреса и фамилии родственников многих военных, некоторым из них он послал письма с просьбой подробно описать, что им помогло прожить долгую жизнь. Успел познакомиться и с местным знаменитым стариком — стодвадцатилетним Никодимом Афанасьевичем, кряжистым и еще бодрым.
Когда врач после того, как побывал в батареях, поговорил с офицерами, доложил командиру полка свое впечатление о физической подготовке артиллеристов, Водолазов сказал: «Наконец-то мы получили настоящего врача. Правильно прицелились, одобряю, Владимир Иванович». Это хорошо: командир полка оказывает ему поддержку. Да, он прибыл сюда не лечить, а предупреждать болезни, лечат в госпиталях, в больницах, здесь предупреждают, — значит, борются за долголетие человека. Вот стоит перед ним этот юноша, а уже жалуется на прострел в спине... Нет, Цыганку он не даст освобождение от службы, такому требуется физическая нагрузка, у хитрюги удивительно крепкое сердце...
Цыганок терпеть не мог молчаливых людей, и ему уже невмоготу было смотреть на врача, стоявшего в задумчивости, будто колдун какой.
— Сколько раз приседать? — спросил Цыганок, окончательно поняв: освобождение от этого лохматого, со злым лицом доктора он не получит.
Дроздов, взглянув на часы, кивнул головой:
— Двадцать раз.
— А не много, доктор?
— Выполняйте.
Сделав десять приседаний, Цыганок остановился: «Достаточно, иначе все пропало», — вновь решил схитрить он.
— Устали? — Дроздов подошел к нему вплотную.
— Шибает в спину, будто током, от шеи до ягодиц.
Дроздов сосчитал пульс: он был ровный и четкий. Провел, слегка нажимая, рукой по спине. Цыганок подпрыгнул, весь изгибаясь.
— Щекотно, доктор, — оскалил солдат белозубый рот.
— Еще двадцать раз...
— Вот это влип, — прошептал Цыганок. Теперь уж было все равно, хитрость не удалась, и он решил приседать, пока его не остановят.
— Я этой присядки не боюсь! — кричал он. — Могу хоть сто раз!.. Пожалуйста, вот: тридцать один, тридцать два... Санька разрисует... Тридцать пять, тридцать шесть... Страдать так страдать... Сорок один... «Губу» себе обеспечил... Сорок четыре...
