На этом общем фоне советско-польские отношения продолжали ухудшаться. Они еще более обострились, когда на посту премьер-министра генерала Сикорского, трагически погибшего в июле 1943 г., сменил Ст. Миколайчик.
Новая вспышка интереса к Катыни произошла после освобождения 25 сентября 1943 г. Смоленска войсками 5-й советской армии. В советской пропаганде однозначно назывались виновники преступления – немецко-фашистские оккупанты. Поэтому советское командование у входа в лес установило щит с надписью: «Здесь, в Катынском лесу, осенью 1941 года расстреляны гитлеровскими извергами 11 000 военнопленных польских солдат и офицеров. Воин Красной Армии, отомсти!»[335].
Советское правительство, уверенно объявившее, что преступление в Катыни является делом рук немцев, для подтверждения своей версии все же сочло необходимым провести официальное «расследование». С этой целью в Москве было объявлено об образовании «Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельства расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров» во главе с видным хирургом академиком Н. Н. Бурденко. В состав комиссии входили: А. Толстой, митрополит Николай, генерал А. С. Гундоров, В. П. Потемкин, генерал К. И. Смирнов, Р. Е. Мельников и С. А. Колесников.
Комиссия находилась в Катыни с 16 по 23 января 1944 г. В связи с этим фактом возникают по крайней мере три вопроса, требующих выяснения. Во-первых, почему комиссия приступила к работе лишь в середине января 1943 г., т. е. три с половиной месяца спустя после освобождения района Смоленска? Ведь в октябре – ноябре в условиях сравнительно теплой погоды можно было основательнее произвести эксгумацию трупов, чем в морозный январь, когда раскапывать могилы было практически невозможно, и тем не менее было эксгумировано 925 трупов. Во-вторых, есть подозрение, что отчет комиссии был подготовлен заранее, ибо как можно было 23 января завершить работу комиссии, а на следующий день уже опубликовать итоги ее работы? Это подозрение усиливается еще и тем, что членам комиссии был известен текст немецкого отчета, полученного ими от Н. Шверника[336]. И, в-третьих, почему комиссия публиковала сокращенный, а не полный вариант отчета?
В официальном сообщении от 24 января 1944 г. Комиссия категорически заявила, что польские офицеры в Катыни стали жертвами террора, совершенного немецко-фашистскими захватчиками. Она обосновывала свой вывод следующими аргументами: польские военнопленные офицеры находились в лагерях в районе западнее Смоленска до сентября 1941 г.; осенью 1941 г. они были расстреляны 537-м рабочим батальоном, которым командовал полковник Ф. Арнес (в действительности же его фамилия Аренс и, как было установлено на Нюрнбергском процессе, в то время он не был командиром батальона и не был в Катыни); в 1943 г. немецкая пропаганда обвинила в этом преступлении советские власти, чтобы поссорить польский и советский народы; немцы использовали подставных свидетелей; трупы расстрелянных в другом месте польских военнопленных привезли в Катынь; методы расстрела были характерны для фашистов во время массовых экзекуций в тех местностях; расстрел польских офицеров явился частью геноцида гитлеровцев против славянских народов[337]. В изданной вскоре Союзом польских патриотов в СССР брошюре «Правда о Катыни» выражалось согласие с этими выводами Комиссии.
Методы, применявшиеся Комиссией при расследовании, специалисты из западных стран оценивают не как профессиональные, а как идеологизированные, призванные лишь подтвердить заранее принятую версию. Подчеркивается, например, что в выводах Комиссии не говорится о судьбе тех захоронений, которые были открыты еще немцами. Не упоминается и о братских могилах, в которых польская техническая комиссия еще весной 1943 г. похоронила 4 тыс. эксгумированных останков. Комиссия не указала, какова же судьба останков генералов Б. Богатыревича и М. Сморавиньского. Как отмечал один из канадских корреспондентов, посетивших в январе 1944 г. Катынь, отдельные могилы, перезахороненные польской технической комиссией весной 1943 г., были разрушены советскими властями[338].
По поводу деятельности Комиссии Н. Н. Бурденко советский сопредседатель советско-польской комиссии ученых акад. Г. Л. Смирнов в апреле 1990 г. заявил, что длительное время в распоряжении советских историков кроме выводов комиссии Бурденко никаких других документов не имелось. Лишь в мае 1988 г. от польской стороны была получена экспертиза акта Комиссии Бурденко: «Когда мы ознакомились с ее выводами, у нас появились сомнения в том, что суждения комиссии Бурденко безупречны во всех отношениях. И все-таки это не давало нам оснований коренным образом изменить свою точку зрения»[339].
Комиссия Бурденко действительно обнаружила у некоторых трупов документы, датированные летом 1941 г. Очевидцы объясняют этот факт тем, что гитлеровцы, вступив в Катынь, расстреляли находившиеся там группы польских военнопленных и их советских охранников[340]. Не исключено также, что эти документы были подложены теми, кто раскопал могилы до прибытия Комиссии.
В связи с созданием Комиссии Бурденко недоумение советских людей, польских граждан и общественности других стран антигитлеровской коалиции вызвал и тот факт, что состав ее членов был односторонним. В него не были включены ни представители демократической польской эмиграции, проживавшей в странах антигитлеровской коалиции, ни дипломаты и журналисты стран, с которыми СССР поддерживал нормальные отношения, не говоря уже о Международном Красном Кресте. Правда, 15 января 1944 г. с разрешения советского правительства в Катыни побывала делегация офицеров из новой польской армии в СССР и группа аккредитованных в Москве журналистов из союзных стран во главе с Катлин Гарриман – дочерью американского посла. Польскую газету «Вольна Польска» представлял Е. Борейша. Группа прибыла на место уже после вскрытия советскими властями захоронений. Поэтому, как после войны писал английский журналист А. Верт, корреспонденты были «поставлены в крайне затруднительное положение – они могли рассказать только о том, что им показали. Кроме того, ввиду военного времени нельзя было критиковать советскую версию – важно было не сыграть на руку немцам»[341]. Видимо, эти соображения учитывала и К. Гарриман, когда в Москве, а позже и в Вашингтоне заявляла, что ответственность за преступление в Катыни несут немецкие власти.
В середине февраля 1944 г. в «Правде» была опубликована большая редакционная статья, направленная на то, чтобы разоблачить «враждебные действия эмигрантского польского правительства, прикрываемые фальшивыми словами о дружбе». В статье подробно освещались различные формы «сотрудничества польских «деятелей» с немецкими оккупантами», но ни слова не говорилось о преступлении в Катыни[342].
Последний раз в годы войны к вопросу о Катыни в сентябре 1944 г. обратился Молотов, но уже в связи с Варшавским восстанием. Он заявил тогда, что это восстание является повторением того, что имело место в апреле 1943 г., когда польское эмигрантское правительство выступило с клеветническим обвинением в адрес Советского Союза. С осени 1944 г. и до конца войны в освобожденных Красной Армией странах советские власти подвергли репрессиям тех врачей, которые вместе с немцами участвовали в расследовании катынского дела. Так, в Болгарии после победы революции состоялся судебный процесс над проф. М. Марковым, который входил в созданную немцами международную комиссию врачей по расследованию преступления в Катыни и подписал соответствующий акт, подтверждавший версию немцев. Он был осужден за соучастие в этой «провокации», но после его покаянного заявления, что это, мол, было сделано под немецким давлением, и отказа от своей подписи он был освобожден.
