Позднее, в эмиграции, Надежда Васильевна любила рассказывать историю с чудесным распятием и даже записала её: «Алексей Алексеевич считал его явленным и очень любил. Действительно, это был странный случай в его жизни.
Ещё молодым офицером, когда он жил в Петербурге в Аракчеевских казармах, он как-то вернулся из отпуска из деревни домой. Вся семья оставалась ещё в Эстляндии. Не успел он отдохнуть с дороги, как ему подали телеграмму из Кутаиса, что его дядя, Карл Максимович Гагемейстер, при смерти (напомню: Брусилов, потерявший родителей в шесть лет, воспитывался в семье Карла Максимовича и Генриетты Антоновны фон Гагемейстер, которых любил, как родных, и первым браком был женат на их племяннице Анне Николаевне фон Гагемейстер. – А.Б.). Сию минуту он велел вновь принести из кладовой свой чемодан, чтобы вновь укладываться в дорогу. Открыв его, он вдруг увидел маленький образ вроде складня. Распятый Христос, вырезанный на кипарисовом дереве, в серебряной оправе, и сзади, за серебряной выдвигающейся пластинкой, мощи святых, очевидно, мелкие желтоватые косточки. Всю жизнь Алексей Алексеевич не расставался с ним, глубоко потрясённый этим чудом. Он призвал денщика, расспрашивал его, проверял факт этого необычайного явления всячески. Денщик утверждал, что вытер пыль, закрыл и снёс в кладовую чемодан, и ничего там не было. И во всём доме никто и никогда этого образа не видел. Алексей Алексеевич верил, что это чудо, и считал величайшей святыней эту иконку. Когда он ушёл с войсками на войну, он оставил её в киоте. Я поняла, что он хотел, чтобы она меня охраняла без него, так как каждый вечер меня ею крестил. Но когда я к нему поехала на фронт, уже на второй год войны, я свезла её ему, а теперь, когда он умер, я положила её с ним в гроб…»
К счастью, до смерти ещё было далеко, а увлечение жены не сказалось ни на мировоззрении, ни на блестящей карьере генерала: 15 мая 1912 году Брусилов был назначен помощником командующего войсками Варшавского военного округа. То было немалое повышение, однако он принял новое назначение неохотно. Приказ для военных людей – дело святое, но даже такой дисциплинированный человек, как Брусилов, затянул переезд в Варшаву насколько возможно, лишь 18 июня супруги перебрались в столицу Царства Польского.
В Варшаве он оказался в чуждой и даже враждебной ему среде – здесь в «высших кругах общества», в правительственных сферах велись разговоры и завязывались связи, компрометирующие честь России, слышалась подозрительная возня немцев и местных прогерманских генералов и чиновников. Достаточно сказать, что его ближайший начальник, командующий войсками Варшавского военного округа, генерал-адъютант Скалон считал, что Россия должна быть в неразрывной дружбе с Германией, причем был убежден, что Германия должна командовать Россией. Брусилов знал, что война с Германией – не за горами, и находил создавшуюся в Варшаве обстановку угрожающей, о чем и счел необходимым частным письмом сообщить военному министру Сухомлинову. Но письмо, посланное по почте, попало в руки генерала Утгофа (начальника Варшавского жандармского управления), и это развеяло наивность Брусилова, полагавшего, что перлюстрация «больших русских генералов не могла касаться». Утгоф, тоже немец, прочтя письмо, сообщил его для сведения Скалону.
Брусилов насторожился до того, что в своих воспоминаниях написал: «Не могу не отметить странного впечатления, которое производила на меня тогда вся варшавская высшая администрация. Везде стояли во главе немцы: генерал-губернатор Скалон, женатый на баронессе Корф, губернатор – ее родственник, барон Корф, помощник генерал-губернатора Эссен, начальник жандармов Утгоф, управляющий конторой государственного банка барон Тизенгаузен, начальник дворцового управления Тиздель, обер-полицмейстер Мейер, президент города Миллер, прокурор палаты Ге ссе, управляющий контрольной палатой фон-Минцлов, вице-губернатор Грессер, прокурор суда Лейвин, штаб-офицеры при губернаторе Эгельстром и Фехтнер, начальник Привислинской железной дороги Гескет и т. д. Букет на подбор. Я был назначен по уходе Гершельмана и был каким-то резким диссонансом – “Брусилов”…»
Находясь в таком окружении, чувствуя повсюду явную и тайную измену, Брусилов не мог долго там оставаться. Неудобного, настойчивого, честного русского генерала, душой и телом преданного своей родине, постарались перевести в другое место. И 1913 год застал Брусилова уже в Киевском военном округе. Летом он получил приказ военного министра принять 12-й армейский корпус в Киевском округе. Численность корпуса, расквартированного по всей Подольской губернии, равнялась 50 тысячам человек. За месяц до начала Первой мировой войны корпус Брусилова был переформирован в 8-ю армию.
Наступал приснопамятный 1914 год. На западе сгущались тучи войны, Германия бряцала оружием. Для идеологического обеспечения этой войны в Германии был создан миф об «окружении Второго рейха кольцом враждебных государств»: с Запада – Франция, с Востока – Россия, на морях – Великобритания. Отсюда задача: прорвать это кольцо и создать процветающую мировую империю с центром в Берлине. В случае победы Германия рассчитывала вернуть Русское царство к границам примерно XVII века (то есть до Петра I). Россия, в германских планах того времени, должна была стать вассалом Второго рейха. Поэтому, конечно, приближающаяся война была для России не на смерть, а на жизнь, – Отечественной.
После парадной Варшавы Брусиловы попали в захолустную Винницу, но полюбили этот тихий город и свой дом в провинциальном стиле модерн. Он сохранился и находится на современной улице архитектора Артынова, 5, а ранее – на улице 9 января, еще ранее на улице Бульварной, или еще – на улице 19 февраля (отмена крепостного права). Почему-то этой улице «везло» на переименования, но теперешнее название ей подходит, так как здесь до сих пор сохранились здания, спроектированные и построенные винницким архитектором Артыновым. До начала Первой мировой войны командующий 8-й армии с женой жили в этом голубоватом домике в центре города, недалеко от Башни. В своих воспоминаниях Брусилов писал, что в Виннице удивительным образом сочетается цивилизация города с умиротворенностью сельской жизни. Совсем рядом с шикарным театром, красивейшими домами, оснащенными водопроводом и электричеством, гостиницей с лифтом, стоят домики, где мирно щиплют травку цыплята, гусята, и даже козлята: «Винница – это последний этап нашего мирного, тихого бытия в прошлом. Всего год мы там прожили до войны. Наш скромный уютный домик с садиком, любимые книги и журналы, милые люди, нас окружавшие, масса зелени, цветов, прогулки по полям и лесам, мир душевный… А затем – точка… Налетел ураган войны и революции, и личной жизни больше нет. Конец прошлому в малом и великом. Винница была для нас на рубеже, на перевале и потому ярко сохранилась в памяти сердца».
Поразительно, что на этом домике в «заграничном» областном центре аж две мемориальные доски – информационная и художественная – с гранитными стрелами удара, а на московском доме в Мансуровском переулке, 4, построенном в столичном стиле модерн, – ни одной. Только голубая жестяная табличка мельчайшим шифром сообщает: «Доходный дом П.В. Лоськова. Здесь в 1916–1926 жил А.А. Брусилов». Ну, в 16-м разбогатевший генерал мог просто купить квартиру в доме 1903 года постройки, а жить в самом горячем и наступательном году – никак не мог.
Кстати, на другой стороне по Мансуровскому переулку в доме № 9 Булгаков «устроил» особняк Мастера и Маргариты. В реальности здесь жили драматург и журналист Сергей Ермолинский и художник-декоратор Сергей Топленинов, у которых Булгаков часто бывал. Неизвестно, был ли Булгаков позже знаком с супругами Брусиловыми. Вторая жена Михаила Булгакова, Любовь Евгеньевна Белозерская, из рода князей Белозерских, медсестрой участвовала в Брусиловском прорыве и вполне могла быть знакома если не с Брусиловым, то с его супругой. Да и сам Булгаков тоже работал тогда врачом в госпиталях Юго-Западного фронта. Доподлинно известно, что Белозерская ввела мужа в круг «пречистенцев» – старой русской интеллигенции, духовно не принимавших коммунистическую власть, настороженно относившихся к евреям. В этот круг входила и Н.В. Желиховская до своей эмиграции в Чехословакию в 1930 году, после смерти генерала.
