Вернулась к обеденному столу, за которым писала комический роман. Это была моя тайна, о которой я никогда не упоминала в светских беседах с женами сотрудников компании, – даже себе самой признавалась крайне редко. Я писала под лампой дневного света, пока не настала пора ехать за продуктами. В магазин полагалось приезжать между закатной и ночной молитвами; если перепутаешь время, рискуешь при первом же призыве к молитве очутиться в ловушке запертого магазина с опущенными ставнями – или снаружи, на липкой жаре, посреди пыльной автостоянки. Торговые центры патрулировали добровольцы из Комитета поддержания добродетели и ликвидации порока.
В конце июля Иджаз привез к нам на чай свою семью. Мэри-Бет, его жена, оказалась невысока ростом; вся какая-то оплывшая, покорная, веснушчатая, преждевременно увядшая блондинка, она была погружена в себя и едва поддерживала беседу. Молчаливую девочку с глазами, точно темные звезды, нарядили ради гостей в помпезное белое платье. Шестилетний остроголовый Салим успел утратить детскую припухлость, двигался он очень осторожно, будто боялся, что рука или нога вдруг отвалится. Он внимательно наблюдал за всеми, а вот Мэри-Бет избегала встречаться со мной взглядом. Что такого наговорил ей Иджаз? Что везет ее полюбоваться на женщину, которой ей бы стоило хоть в чем-то подражать? Естественно, все мучились. Я кое-как вытерпела это визит только потому, что меня вдохновлял скорый отлет; все вещи упакованы, сумки сложены, пора лететь домой. Накануне днем, между прочим, в кладовой, где я хранила свою одежду, моим глазам предстало другое пугающее зрелище. Дверцы встроенного шкафа, большие и тяжелые, как и все двери в этом доме, кто-то снял с петель, причем не целиком; они держались на одних нижних петлях, и оттого распахнутые дверцы казались подобием крыльев какого-то ветхого летательного аппарата.
Первого августа мы вылетели из международного аэропорта имени короля Абдель Азиза во время грозы; полет выдался малоприятным из-за тряски. Интересно, как там Мэри-Бет? Надеюсь, мы с нею снова увидимся. Впрочем, в глубине души я рассчитывала, что она исчезнет из моей жизни вместе с Иджазом.
В Джидду я возвратилась в самом конце ноября, удостоверившись, что мой дописанный роман попал к агенту. Помнится, прямо перед отъездом в отпуск я столкнулась с соседкой-саудовкой, молодой матерью, которая посещала литературные курсы при женском университете. Образование для женщин считалось роскошью, этаким изыском, способом мужчины побахвалиться широтой своих взглядов; Мунира еще даже не начинала выполнять домашние задания, и я приноровилась поздним утром подниматься в ее квартиру и делать эти задания для нее, пока она сидела на полу в неглиже, смотрела по телевизору египетские мыльные оперы и лузгала семена подсолнечника. Мы трое, Ясмин, Мунира и я, стали своего рода «утренними подружками»; пусть наблюдают за мной, думала я, пусть обсуждают меня, когда я ухожу. Для нас с Ясмин было гораздо проще подняться к Мунире, потому что ей, чтобы спуститься к нам, следовало закутаться с головы до ног в паранджу и абайю; мало того, ее ожидала коварная и непредсказуемая лестничная площадка, эта общественная территория, куда любой мужчина с улицы мог заглянуть и крикнуть: «Привет!» Ясмин была стройной и изящной, как принцессы на персидских миниатюрах, – моложе меня, безупречно soignee[4], безукоризненно чинная, сплошные хорошие манеры и подобающее воспитание. Девятнадцатилетнюю Муниру отличала естественная, природная красота – белая кожа, густая копна волос, которые потрескивали от статических разрядов и жили, казалось, собственной жизнью; смеялась она хрипло и громко. Они с Ясмин сидели на подушках, но мне выделяли стул – и настаивали, чтобы я сидела именно на стуле. Ради меня они заваривали «Нескафе», хотя я предпочла бы местное варево с илистым привкусом. Кофеин – грубое, но эффективное средство против мигрени; порою по ночам, изнывая от бессонницы, я бродила по квартире, отталкиваясь от стен, и только рассветная молитва отсылала меня в постель – в думах о книгах, которые я могла бы написать.
Иджаз позвонил в мою дверь 6 декабря. Он был несказанно рад увидеться со мной после моего долгого отпуска; лучась улыбкой, он сказал: «Теперь вы с Пятнышки одно лицо». Я ощутила укол тревоги; ничего подобного он раньше себе не позволял. Я постройнела, по его словам, и выглядела отдохнувшей – курс поглощения пилюль наконец-то завершился, плюс я какое-то время провела на солнце. Думаю, причина именно в этом. Но он не согласился: «Нет-нет, в вас что-то изменилось». То же самое заявила одна из «компанейских» жен. Она наверняка решила, что я после долгих страданий таки сумела зачать.
Я провела Иджаза в гостиную – он продолжал осыпать меня комплиментами – и заварила кофе.
– Может, все дело в книге, – сказала я, присаживаясь. – Понимаете, я написала книгу…
Фразу я не закончила. Это был не его мир. В Джидде никто не читал книг. В здешних магазинах можно купить все на свете – кроме алкоголя и книжного шкафа. Моя соседка Ясмин, выпускница английского факультета, уверяла, что не прочла ни единой книги со дня замужества; слишком была занята – готовила праздничные ужины каждый вечер. Ладно, попробуем снова. Мне повезло, объяснила я, во всяком случае, я на это надеюсь. Я написала роман, вот какая штука, и литературный агент принял мой текст.
– Это литературная книжка? Для детей?
– Нет, для взрослых.
– И вы написали ее за время вашего отпуска?
– Нет, я писала ее долго. – «Всегда», – хотелось добавить мне. Я писала книжку, когда в мою дверь не звонили.
– Ваш муж заплатит, чтобы книжку издали. – Это был не вопрос.
– Нет, это мне заплатят, если все сложится удачно. Издатель. Агент рассчитывает продать рукопись.
– Этот агент… Где вы с ним познакомились?
Где-где… Отыскала фамилию в «Ежегоднике писателей и художников».
– В Лондоне. В его кабинете.
– Но вы же говорили, что не живете в Лондоне! – Иджаз своей интонацией будто пришпилил меня к позорному столбу. Он настойчиво выискивал нестыковки в моей истории. – Вероятно, он никуда не годится. Он может украсть ваши деньги.
Я понимала, конечно, что в его мире профессия агента связана, скажем так, с не совсем честными, сомнительными делишками. Кстати, а как насчет надписи «Импорт-экспорт» на его визитке? Лично мне эта надпись вовсе не кажется квинтэссенцией честности. Хотелось возражать, спорить; сравнение с Пятнышки отнюдь не прибавило настроения… Иджаз без предупреждения взял и изменил характер наших отношений.
– Я так не думаю. И денег я ему не давала. Это агентство хорошо известно.
– А где они сидят? – Услышав ответ, Иджаз презрительно фыркнул, а я бросилась на защиту агентства. Хотя с чего я взяла, что офис на улице Вильгельма IV служит доказательством приверженности деловой этике? Иджаз и вправду неплохо знал Лондон.
– Станция метро «Чаринг-Кросс»? – Он высокомерно усмехнулся. – Рядом с Трафальгарской площадью? – И хмыкнул. – Вы рискнули пойти туда одна?
Надо как-то его успокоить. Я предложила гостю печенье. Безусловно, я не ожидала, что он поймет мои мотивы, однако, похоже, его расстроило появление в моей жизни другого мужчины.
– Как Мэри-Бет? – спросила я.
– У нее какая-то болезнь почек.
Я даже вздрогнула.
– Насколько все серьезно?
Он пожал плечами; точнее, не столько пожал, сколько повел, как если бы у него затекла спина.
– Она возвращается в Америку на лечение. Это нормально. Я все равно избавляюсь от нее.
Я отвела взгляд. Такого я не ждала.
– Я вам очень сочувствую.
– Понимаете, я сам толком не знаю, что с ней, – раздраженно сказал он. – Она всегда страдала и хандрила.
– Ну, тут не самое райское место, где нравится жить женщинам.
Да полно, где ему оценить.
Он продолжал брюзжать:
– Она хотела большую машину. Я купил ей большую машину. Что еще ей от меня нужно?