– По моим оценкам, сделку окончательно аннулируют никак не раньше апреля, – объяснял Шепард с той же несокрушимой серьезностью. – Тем временем – в сущности, немедленно – я предлагаю вам вложить всю сумму вашей комиссии в строительство моей тюрьмы.

Нильссен изумленно поднял брови.

– Но эти деньги не мои, – второй раз за день повторил он. – Их уже отозвали де-юре, если не де-факто. Как только апелляционная жалоба вдовы будет удовлетворена и сделку по продаже имущества признают недействительной, мне придется полностью вернуть комиссионное вознаграждение.

– Совет спонсирует вашу ссуду с прибавлением процентов, – отозвался Шепард. – В конце концов, постройка тюрьмы финансируется за счет бюджета; к тому времени, как ваше комиссионное вознаграждение затребуют обратно, я смогу привлечь средства из Резервного банка и заплатить вам. Мы составим контракт; вы вольны назвать свои условия. Вашим капиталовложениям гарантируется полная безопасность.

– Если в вашем распоряжении бюджетное финансирование, – возразил Нильссен, – тогда зачем вы вообще обращаетесь ко мне? На что вам сдались эти четыреста фунтов?

– У вас – наличные; речь идет о частной инвестиции, – объяснил Шепард. – Мое финансирование было одобрено Советом, но пока что не выплачено; если я стану сидеть сложа руки до тех пор, пока средства не выделят и не переведут на счет тюрьмы, мне придется ждать, пока три десятка работников банка перекладывают мой контракт по тридцати столам с одного на другой и обратно. Настанет март, а то и апрель, выборы уже завершатся.

– И Лодербек получит своих заключенных, – кивнул Нильссен.

– Вот именно; и в придачу выкачает куда больше из бюджета округа.

– Хорошо же, – отозвался Нильссен. – Предположим, что я соглашаюсь и вы получаете свою тюрьму. Но вы сказали, что мы оба на этом выгадаем.

– Ну да, – сощурился Шепард. – Вы получаете неплохой заказ, мистер Нильссен. Комиссионное вознаграждение по вашим стандартным ставкам за рабочую силу, и железо, и древесину, и гвозди, и самые разные мелочи. Законную прибыль – вот что вы выгадаете.

Нильссен не видел, к чему тут придраться (спору нет, вот уже много недель он не получал заказов настолько выгодных), но от шепардовской манеры ведения дел чувствовал себя не в своей тарелке. Тюремщик произнес слово «убийство» и назвал это преступление «изощренным»; он дождался свидетеля в лице Альберта и в его присутствии спросил про Эмери Стейнза, а рассказывая про историю с Уэллсом, устроил целое представление, не позволяя Нильссену вставить хоть слово, чтобы торговец-оптовик себя не скомпрометировал, заговорив слишком рано или сказав слишком много, – как будто у того и впрямь совесть была нечиста. Шепард обращался с владельцем кабинета как с преступником.

– А если я откажусь от вашего предложения, что тогда? – осведомился Нильссен.

Шепард растянул губы в редкой улыбке, впечатление от которой осталось довольно зловещее.

– Вы непременно хотите усмотреть в моем предложении шантаж, – отозвался он. – В толк не возьму почему.

Нильссен недолго выдерживал взгляд тюремщика.

– Я дам вам ссуду и предоставлю свои услуги на комиссионной основе, – наконец произнес он. Голос его звучал еле слышно. Он пододвинул к себе архитекторский эскиз. – Будьте так добры подождать минуту, я составлю список нужных вам материалов.

Шепард наклонил голову и наконец-то взял со стола быстро остывающую чашку кофе. Блюдце он придерживал с превеликой осторожностью; в его здоровенной ручище фарфор казался немыслимо хрупким: того и гляди кулак сожмется и одним движением раздавит его в пыль. Шепард осушил чашку и поставил ее в точности на прежнее место на Нильссеновом рабочем столе. А затем вновь вложил в рот трубку, скрестил руки и выжидающе замер. Тишину нарушало лишь прерывистое царапанье Нильссенова пера.

– Я выпишу вам чек в понедельник утром, – наконец произнес Нильссен, выводя окончательную сумму. – Мы можем дать заявку на подряд в понедельничном номере газеты – я немедленно пошлю записку Левенталю. Я бы посоветовал, чтобы рабочие пришли записываться сюда, на Аукционный двор, ровно в десять, – это даст людям шанс прочесть газету и всем рассказать о прочитанном. К полудню понедельника, если погода позволит, мы уже сможем начать работы на строительном участке.

Шепард сощурился.

– Вы сказали – Левенталь? Бен Левенталь – это который еврей?

– Ну да, – заморгал Нильссен. – А где и разместить объявление, как не в газете? Если хотите, можно, конечно, напечатать рекламные листки или бюллетени, но «Таймс» читают все.

– Надеюсь, мы договорились, что инвестиция вашего комиссионного вознаграждения – это строго конфиденциальное дело.

– Договорились, сэр. – Повисла пауза. – Честное слово, – добавил Нильссен и тут же пожалел о сказанном.

– Вероятно, нам стоило бы добавить в договор отдельную статью на этот счет, – небрежно обронил Шепард. – Для вящего спокойствия.

– Вы можете положиться на мое благоразумие, – отозвался Нильссен и снова вспыхнул до ушей.

– От души надеюсь, что и впрямь могу. – Шепард встал и протянул руку.

Поднялся на ноги и Нильссен; джентльмены обменялись рукопожатием.

– Мистер Шепард, – внезапно окликнул его Нильссен, когда гость уже собирался было уходить, – вот вы говорили про варварство и законность, мир старый и новый…

– Было дело. – Шепард невозмутимо глядел на него.

– Мне бы очень хотелось услышать, как такой образ мыслей применим ко всей этой истории – к имуществу, к «золотому кладу» и вдовице Уэллс.

Шепард надолго задумался.

– Золотой клад, «билет домой», – это возможность полного преображения, мистер Нильссен, – изрек он наконец. – Отыскав самородок, человек может выкупить собственную жизнь. Таких обещаний в мире законности не дают.

После того как Шепард ушел, Нильссен еще долго сидел в своем офисе, снова и снова прокручивая в мыслях предложение тюремщика. В груди его зрели семена сомнения. Он чувствовал, что упустил какое-то связующее звено, – как если бы нашел в старой жилетке, в кармане для часов, завязанный узлом и скомканный носовой платок и, хоть убей, никак не мог вспомнить, что именно этот узел должен подсказать ему: что за поручение, что за обязанность, и где он вообще находился, когда завязал уголки и спрятал платок у самого сердца. Он побарабанил пальцами; он потеребил лацкан. В окна хлестал дождь. Серые тени в комнате сдвинулись: солнце садилось в тучи. Внезапно Нильссен встал, подошел к двери, чуть приоткрыл ее.

– Альберт! – крикнул он сквозь щель.

– Да, сэр! – откликнулся клерк из приемной.

– Кросби Уэллс – ну этот, покойник…

– Сэр?

– Кто нашел тело? Напомни мне.

– Группа людей, сэр, – отозвался Альберт.

– Ты помнишь эту историю?

– Ее в газетах пропечатали – могу найти, если надо.

– Просто расскажи, что знаешь.

– Маленький отряд остановился подкрепиться и обнаружил мистера Уэллса мертвым: он, как я понимаю, только-только испустил дух. Сидел себе за кухонным столом – так в газетах говорится.

– А как нашедшего звали? – Но Нильссен уже все понял. Он прижался лбом к дверному косяку: его затошнило.

– Да это тот самый парень, который за уэстлендское место борется, – отозвался Альберт. – Он сам из Кентербери. Вы с ним на прошлой недели встречались в «Звезде». Звать Алистер Лодербек.

Минут десять спустя Нильссен появился в дверях приемной и сдернул с вешалки цилиндр с таким громким треском, что клерк аж подпрыгнул на стуле. Нильссен сжимал в руке трость с видом весьма свирепым, перехватив ее посредине, словно дубину. И был бледен как полотно.

– Мне визитеров в «Нонпарель» отправлять? – крикнул Альберт вслед оптовому торговцу.

– Нет, оставь меня в покое! Скажи им, пусть подождут. Скажи, пусть приходят в понедельник! – рявкнул Нильссен с порога, не обернувшись.

Он вышел из проходной и решительно зашагал по набережной, но, дойдя до своей любимой пирожковой на углу, даже не задержался. Лишь поплотнее запахнулся в пальто и свернул прочь от моря, в направлении Каньера и золотых приисков.