– Вы тут, выходит, все старатели? – спросил Мади, дослушав до конца, и нарисовал кончиками пальцев в воздухе небольшой кружок, давая понять, что имеет в виду всех собравшихся.

– Ни одного старателя тут нет, кроме разве китайцев, – отозвался Мэннеринг. – Мы, как говорится, маркитанты, хотя большинство из нас начинали на рудниках. На золотых приисках больше всего золота добывается где? В гостиницах. В кабаках. В борделях. Ребята как чего намоют, так сразу же и потратят. Я вам вот чего скажу: лучше начать собственное дело, чем вкалывать в холмах. Добудьте себе лицензию на торговлю спиртным – не прогадаете!

– Должно быть, это мудрый совет, раз вы сами ему последовали, – кивнул Мади.

Мэннеринг откинулся в кресле, очень довольный комплиментом. Да, с приисков он ушел и теперь платит другим, чтобы мыли золото на его участках за процент с добычи; сам он родом из Сассекса; Хокитика, конечно, отменное местечко, вот только девчонок тут маловато для городка такого размера; он любит гармонию во всех ее проявлениях; свой оперный театр он создал по образцу «Аделфи» в Уэст-Энде[6]; он считает, что добрый старый принцип «песни и ужина» всегда актуален; он терпеть не может пабы, а от легкого пива ему делается нехорошо; половодья в Данстане ужасны – просто ужасны; дожди в Хокитике тоже не подарок; он уже говорил и повторит снова, что нет ничего лучше четырехголосной гармонии – голоса́ переплетаются, точно нити в шелковой ткани.

– Замечательно, – пробормотал Мади.

На протяжении всего этого монолога Гаскуан сидел неподвижно, лишь длинные бледные пальцы двигались с навязчивой ритмичностью. Мэннеринг, в свою очередь, секретаря решительно не замечал, а речь свою обращал к некой точке футах в трех над головой Мади, как если бы и присутствие Мади его не слишком-то занимало.

Наконец драматическое перешептывание на периферии приблизилось к некой развязке, и трескучая болтовня толстяка стихла. Вернулся темноволосый незнакомец и уселся на прежнее место слева от Мади; за ним пришел Балфур с двумя объемистыми порциями бренди. Один бокал он вручил Мади, отмахнувшись от его благодарностей, и присел сам.

– Я должен объясниться, – промолвил он, – по поводу того грубого допроса, которому только что подверг вас, мистер Мади, – не нужно возражать, это так. По правде сказать… по правде сказать… словом, правда заслуживает отдельного рассказа, сэр, и я буду по возможности краток.

– Если вы не возражаете против наших откровений, – добавил Гаскуан с другой стороны от Балфура с деланой вежливостью, что смотрелось довольно-таки неприятно.

Темноволосый незнакомец внезапно выпрямился в кресле и добавил:

– У кого-нибудь из присутствующих есть возражения?

Мади, моргая, оглянулся по сторонам, но все молчали.

Балфур кивнул, выждал еще мгновение, словно присовокупляя собственную предупредительность к учтивости остальных, и заговорил вновь:

– Скажу вам сразу: был убит человек. Этот ваш негодяй – Карвер, я имею в виду; не буду называть его капитаном – вот он и есть убийца, хотя черт меня подери, если я могу объяснить как или почему. Я просто знаю так же ясно, как вижу бокал в вашей руке. Если вы окажете мне честь и выслушаете часть истории этого злодея, тогда вы, возможно… ну, возможно, вы согласитесь нам помочь, при ваших-то обстоятельствах.

– Прошу меня простить, сэр, – отозвался Мади. При упоминании об убийстве сердце его неистово забилось; не исключено, что все это имело-таки некое отношение к призраку на «Добром пути». – И каковы же мои обстоятельства?

– Ваш дорожный сундук все еще на борту барка, он хочет сказать, – пояснил темноволосый незнакомец. – И завтра во второй половине дня вам нужно явиться в таможню.

Балфур, слегка поморщившись, махнул рукой.

– К этому мы еще вернемся, – промолвил он. – Для начала я прошу вас выслушать рассказ до конца.

– Разумеется, я его послушаю, – заверил Мади, ненавязчиво подчеркнув последнее слово: он словно бы предостерегал собеседника, что ожидать или требовать большего не стоит.

По бледному лицу Гаскуана скользнула мимолетная усмешка, но в следующий миг оно вновь помрачнело.

– Безусловно, безусловно, – заверил Балфур, поймав намек. Он отставил бокал с бренди, сцепил пальцы, стильно захрустел костяшками. – Итак, я попытаюсь ознакомить вас, мистер Мади, с причиной, в силу которой мы все здесь собрались.

Повествование Балфура – неизбежно отклонявшееся от темы, поскольку грузоперевозчика то и дело перебивали, и в целом утяжелявшееся лиричным стилем речи – в пересказе оказалось путаным и сумбурным, и лишь несколько часов спустя Мади наконец-то со всей ясностью вник в последовательность событий, спровоцировавших тайный совет в курительной комнате гостиницы. Но надоедливые вставные реплики и околичная манера Балфура не заслуживают полного и подробного занесения в летопись его же собственными словами. Здесь мы удалим все изъяны и авторитарно приведем в порядок сбивчивую хронику блуждающих мыслей Балфура; мы замажем собственной известкой трещины и сколы суетных воспоминаний и возведем заново здание, что в памяти отдельно взятого человека существует лишь в виде живописных развалин.

Мы начнем, заодно с Балфуром, с некой встречи, что имела место в Хокитике.

Еще до начала уэст-костской золотой лихорадки, когда Хокитика представляла собой не более чем бурое устье реки, впадающей в океан, а золото на ее побережье неярко поблескивало себе, до поры никем не замеченное, Томас Балфур жил в провинции Отаго и вел дела под сенью небольшого, крытого гонтом домика на данидинской набережной, под коленкоровой растяжкой с надписью «Судоперевозки: Балфур и Гарнетт» (с тех пор мистер Гарнетт вышел из совместного предприятия, в котором доля его составляла лишь одну треть; в настоящий момент он, удалившись от дел, вкушал заслуженный отдых в Окленде, подальше от отагских морозов и тумана, что растекался озерцами в долинах в знобкий предрассветный час). Выгодное местоположение компании – здание располагалось в самом центре пристани, с видом на дальние мысы, – обеспечивало высокопоставленную клиентуру, а среди многих заказчиков числился и бывший управляющий Советом провинции[7] Кентербери, настоящий великан с ручищами как лопаты и репутацией человека твердых убеждений, больших запросов, усердного и ревностного.

Алистер Лодербек – так звали сего государственного мужа – карьеру делал с головокружительной скоростью, ни на миг не сбавляя темпа. Родился он в Лондоне, выучился на адвоката, в 1851 году переехал в Новую Зеландию, задавшись двумя целями: во-первых, составить состояние, во-вторых, удвоить его. Его устремления хорошо вписывались в политическую жизнь, тем более в политическую жизнь молодой страны. Лодербек пошел в гору – и быстро. В юридических кругах им немало восхищались как человеком, который, сосредоточившись на задаче, не успокоится, пока не доведет дело до конца; за столь превосходный характер он был вознагражден местом в Совете провинции Кентербери; ему предложили выставить свою кандидатуру на пост управляющего Советом; он был избран подавляющим числом голосов. Пять лет спустя после того, как он впервые ступил на берег Новой Зеландии, его многочисленные связи распространились и до стаффордского министерства[8], включая самого премьера. К тому времени, как он впервые постучался в дверь Томаса Балфура, со свежим цветком кауваи[9] в петлице и стоячим воротничком, встопорщенные уголки которого (как подметил Балфур) накрахмалила явно женская рука, никто бы уже не назвал его первопоселенцем. Весь его облик излучал неизменность, и постоянство, и стабильную влиятельность.