Прибыв в часть, Сфат Ион сначала устроился артельщиком, потом в офицерскую столовую. Но, к его несчастью, он вызвал неудовольствие полковника, и тот приказал немедленно отправить его на передовую. Здесь при первом же удобном случае он перебежал к немцам.

Андрею Чуре вовсе не было жаль, что тот сбежал, но он не знал покоя, потому что сбежал солдат именно из его отделения. Чуря не успокоился и после того, как убедился, что ни командир взвода, ни командир роты, ни даже командир его батальона, майор Каменица, не придали этому случаю дезертирства большого значения.

— Значит, один из твоих людей смылся? — сказал майор, узнав об этом. — Ничего. Бывает. Семья не без урода. Впрочем, в нашем батальоне это первый случай дезертирства с тех пор, как мы воюем против немцев. Не то что было в России. Знаешь, что это означает? Это означает, что мы не могли оценить как следует свой народ. Мы его недооценивали, презирали. Вот и результат. Так вот, знай, секрет правления состоит в том, чтобы проникнуть в душу народа.

Когда майор Каменица заводил подобные речи, у Чури начинала болеть голова. Правда, майор вел себя по отношению к Андрею доброжелательно. Если судить по его речам, майор был человек с передовыми, демократическими взглядами, но тем не менее Андрею он был глубоко антипатичен. Эта антипатия была чисто интуитивной, потому что конкретно майора не в чем было упрекнуть.

Офицеры тянулись к Каменице, солдаты ценили, что время от времени ночью он добирался до их окопов. Чаще всего майора видели солдаты взвода, которым командовал лейтенант Бобоча. Правда, майор останавливался в укрытии лейтенанта и до солдат не доходил, но все равно считалось, что он бывал там.

В тот день, войдя в укрытие лейтенанта, Андрей Чуря наткнулся на майора.

Майор был в хорошем расположении духа и даже пошутил:

— Ну, ты все переживаешь из-за этого негодяя? Как его звали?

— Сфат Ион, господин майор.

— Имя-то какое любопытное!

Покинув укрытие лейтенанта, Андрей Чуря отправился искать Гиду Кэшару. Хотя ни майор, ни лейтенант не придавали никакого значения бегству Сфата, Андрей Чуря не мог смириться с мыслью, что кто-то убежал к немцам под носом часовых и никто из них ничего не заметил. Тем более что Сфат недавно на фронте и не имел достаточного опыта, чтобы провести часовых.

Фактически он провел только одного из них, а именно часового из отделения Чури. Ведь трудно было предположить, что Сфат рискнул переходить в другом месте. А в этом случае, выходит, он провел Гицу Кэшару, потому что в ту ночь именно он был часовым.

Чуря уже говорил с Гицей Кэшару по поводу дезертирства Сфата, но ни к какому выводу они не пришли. Кэшару, с одной стороны, твердо и громко заявлял, что не сомкнул глаз ни на минуту, а с другой — не исключал возможности, что Сфат мог проскользнуть так, что он его не заметил.

Поэтому, выйдя от лейтенанта — да к тому же и майор напомнил ему о Сфате, — Чуря направился искать Гицу Кэшару. Он нашел его разговаривающим с одним из солдат на дне окопа. Чуря позвал Гицу в свой окоп и, будто случайно, завел разговор о Сфате.

Только на этот раз поведение Гицы Кэшару удивило и вместе с тем обеспокоило его.

— Аи, Гица, Гица! Я не понимаю, как это подлец Сфат сумел пройти незаметно…

— Как видишь, сумел! — быстро и холодно ответил Гица Кэшару.

— Ловок, черт! А ты тоже часовой!.. Под носом у тебя прошел, а ты и не учуял.

— Ну и что?

— Как это ну и что?

— А то, что мы дураки, нас кормят обещаниями. Вот люди и бегут.

— Как ты можешь так говорить, Гица? За одни эти слова тебя следует расстрелять.

Но Гица Кэшару раскричался:

— Ну и что? Будто кто из нас уцелеет! Ни один не спасется!..

— Что случилось с тобой, Гица? Я тебя не узнаю. Э, парень, ты говоришь так, будто тебя по голове стукнули. Скажи лучше, кто это тебя заворожил?

— Оставь меня в покое, неня Андрей, никто меня не заворожил. Просто хватит с меня войны.

— А что с гитлеровцами будем делать?

— А я знаю? Пусть и другие повоюют. С меня хватит. Мы здесь умираем, а дома…

— Что дома?

— Ладно уж, сам знаешь!

— Не знаю! Просвети и меня.

— Будто ты не знаешь, что никто и не думает дать нам землю.

— Э, Гица! Я тебя считал крепким дубом, а ты, как тонкий тополь, качаешься на ветру. С такими, как ты, разве удастся нам избавиться от капиталистов и помещиков?

— Оставь меня, неня Андрей, я вроде разобрался, что к чему! — С этими словами он вышел из окопа и отправился спать.

Андрей Чуря не удерживал Гицу. Теперь он понял, что его люди подпали под чье-то дурное влияние. Впрочем, это и не удивительно. Вражеская пропаганда всеми путями пыталась посеять сомнение в душах людей, толкнуть их на дезертирство. По поводу событий в мире, и особенно в связи с событиями в самой стране, ходили самые нелепые слухи. Все эти клеветнические слухи чаще всего доходили до Чури от солдат взвода, которые спрашивали у него, где правда и где ложь. Люди верили ему, внимательно слушали, и ему всегда удавалось убедить их в абсурдности слухов.

Но на этот раз чье-то влияние оказалось сильнее. Люди отдалились от него, смотрели на него с недоверием. Даже Кэшару выказал враждебность по отношению к нему.

«Проклятие! — выругался про себя Андрей. — Какую они еще ложь придумали?»

Он опять закурил. Сверчок замолчал. Где-то слева раздался выстрел, всего лишь один, а затем снова установилась тишина. Только откуда-то сзади слышался едва угадывающийся скрип повозок. Затянувшись несколько раз, Андрей растер окурок ботинком. Он был взбешен и обеспокоен. Взбешен из-за Кэшару, который все-таки поддался черт знает каким слухам. Но объяснить причину своего беспокойства Чуря не мог. Его охватило какое-то неясное предчувствие опасности.

«Что это со мной? Можно подумать, что я начинаю поддаваться страху».

Разозлившись на самого себя, он перекинул через плечо автомат и вылез из окопа.

Стояла темная ночь. Луна еще не взошла. Люди в окопах спали или только пытались заснуть. Неслышными шагами Андрей направился в сторону позиции ручного пулемета. За пулеметом громко храпел лучший пулеметчик взвода Стан.

Андрей Чуря сделал несколько шагов в сторону часового с намерением проверить, не заснул ли и тот. После разговора с Кэшару он понял, что проверять часовых просто необходимо. Ему представлялся очень серьезным тот факт, что даже Кэшару оправдывал дезертирство Сфата. Если дело обстоит так, то не исключено, что и в эту или в последующие ночи кто-нибудь последует за Сфатом.

Казалось нормальным пойти и поделиться своими опасениями с командиром взвода. Но Чуря не мог на это решиться и направился проверить часовых.

Лейтенант Сильвиу Бобоча пытался заснуть. Он лежал на соломенной подстилке, заложив руки за голову и закрыв глаза. Солому ему достал его ординарец, солдат Марин. Он же устроил ему и укрытие: перекрыл жердями глубокую прямоугольную яму, поверх набросал слой земли. Против тяжелых снарядов укрытие не стоило и ломаного гроша, но мину среднего калибра оно могло выдержать.

Ординарец работал над укрытием целую ночь. Сейчас он спал лицом вверх в другом углу укрытия. Время от времени он начинал храпеть, потом, будто испугавшись, что храп может не понравиться лейтенанту, резко обрывал его, но через мгновение храп возобновлялся с новой силой.

Лейтенант Бобоча никак не мог заснуть, хотя голова у него была тяжелой, как после попойки. Воздух в укрытии был спертым и зловонным.

«Немытое мужичье! Ноги у них воняют, и от них самих пахнет. Эти мужланы не мылись с тех пор, как поп сунул их в купель!»

Он и сам уже давненько не мылся, но не допускал мысли, что и его ноги могут пахнуть, как у Марина. Если он и не мылся давно, то это только потому, что не имел возможности. А этот Марин не стал бы мыться, даже если бы представилась такая возможность. Будто он не знает! Даже его домашние, уже после того как их семья стала зажиточной, боялись мыла как огня. Чего же тогда требовать от такой деревенщины, как Марин? У Иляны, сестры Сильвиу, пока ее не отдали в пансион святой Марии, разве не кишели вшами косы цвета спелой ржи?