Днем вдруг словно смело с неба самолеты. Часа два не появлялись над шоссе. Можно стало ходить, есть, перевязывать раны.

— Приготовиться к атаке!.. Приготовиться к атаке!.. — пронеслась от окопа к окопу команда капитана Кузнецова.

Атаки не было. Потеряв двадцать третьего февраля больше тысячи человек только убитыми, гитлеровцы двадцать четвертого не пытались пехотой занять пехотный остров. Выжигали его огнем.

— А самолетов на два объекта у фрица не хватило, — злорадно отметил Кузнецов, видя, как несколькими кругами ходили в небе желтокрылые машины над Проходами и рядом с ними.

Дым опять, рвался черными столбами к небу. Казалось, вчера в Проходах все, что могло сгореть, уже сгорело. Сегодня видно стало, что это не так.

Горели не только Проходы. Красная Горка, Красная Гремучка, Вязичня — вся округа, все, что могло гореть в расположении триста сорок четвертой дивизии.

Потом из Медвенки пошла немецкая пехота. Несколько сотен человек двинулось по глубокому снегу на пылающую деревню на вершине крутого холма. Не дошли. Добрались только до ложбины, протараненной вчера в глубоком снегу второй гвардейской танковой бригадой. Там и остались до темноты.

Знать бы им, полнокровными батальонами наступавшим на Проходы, кто их там остановил! Не узнали. Не узнают. Да если б и узнали, не поверили бы. А триста сорок четвертая дивизия навсегда запомнила имена командиров пулеметной роты Федора Листратова и стрелковой — Новичонка.

Оба лейтенанта были без своих рот. Легко раненные в предыдущих боях, они не смогли уйти в десант. Но утром следующего дня, бросив медсанбат, забинтованные, хромые, добрались лейтенанты до почти пустой погорелой деревни Проходы. До них в нее ночью вошел штаб тысяча сто пятьдесят четвертого полка — то, что от него оставалось, — с ротой связи и противотанковой батареей, пробившимися наконец через снега двумя взводами сорокапяток. Утром в Проходы вынес свой командный пункт майор Страхов, оставшийся и за убитого комдива, и за пропавшего без вести комиссара, и за убитого начальника политотдела дивизии.

Батарея… рота… штабы… Все это названия, названия: людей, если всех пересчитать, не набралось бы и полсотни. Это на них шли сейчас немецкие батальоны.

Когда Листратов с Новичонком прихромали в деревню, и комбат сорокапятчиков, и взводные — лейтенанты Каменир с Поповым, и солдаты обоих взводов уже погибли под первым ударом немецких самолетов, одною бомбой угодивших в погреб с картошкой, где укрылась от бомбежки вся батарея. Одним разом не стало больше половины гарнизона Проходов. Понятно, почему раненым лейтенантам показалась совсем пустой огненная деревня. Разрывов снарядов и бомб вставало больше чем людей. Понятно, почему, когда немецкая пехота двинулась на Проходы, ее встретил поначалу только редкий винтовочный огонь. Два штаба, два раненых лейтенанта, два десятка солдат против грозного движения двух батальонов — такая вот была обстановка в Проходах двадцать четвертого февраля.

— Связист! — окликнул лейтенанта Мареева командир дивизии майор Страхов. — Где связь с артполком, где связь с зенитчиками, где вообще связь?

Отвернувшись, он тщательно прицелился из винтовки в сторону Медвенки. А Мареев в это время толкнул в плечо невысокого худого сержанта с огромной катушкой провода на ремне.

— Баранкин! Бегом по линии.

— Ну? — строго спросил Страхов. — Что со связью?

Весь день он почему-то, минуя начальников связи полка и дивизии, спрашивал о ней только этого быстрого с сияющими круглыми глазами лейтенанта.

— Я вас прошу, очень прошу, — внимательно взглянув на Мареева, негромко, но твердо сказал майор, — не отвлекайтесь на перестрелку. Дайте связь.

Сам он, опять подхватив винтовку, застучал редкими выстрелами по немецкой цепи.

Мареев, которого два дня костерили все, кому угрожали расстрелом каждый час, даже оцепенел от неожиданной непривычной для него, но обычной для Страхова вежливости.

— Связь будет через пятнадцать минут! — крикнул он в спину майору.

Тот, не поворачиваясь, только поднял вверх руку с часами и потряс ею.

А связь, кроме Мареева и Баранкина, восстанавливать было некому. Начальник связи полка лейтенант Дуклер умирал от тяжелой раны в соседней траншее. Командир роты связи лежал на операционном столе в медсанбате. Рота была, но роты и не было: все работали на линии. И все-таки через пятнадцать минут связист, сидевший в окопе у ног командира дивизии, испуганно и удивленно заорал во всю глотку:

— Связь с двенадцатым. Требуют двадцать шестого.

А Страхов, одержанный аккуратист Страхов, не положил — нервно отшвырнул винтовку, не сел — упал на дно снежного окопа к телефонному аппарату, вырвал у связиста трубку.

— Десант продолжает удерживать шоссе, — в первую очередь доложил он то, что сейчас прежде всего интересовало командарма в полосе дивизии. — Передвижения немцев с запада происходят только до Адамовки. — Он помолчал, слушая властно рокочущую трубку. Поморщился. Ответил медленно и сдержанно: — Сам нахожусь на глазах. Вижу все сам. Врать не приучен. Чего не вижу — не докладываю.

Опять помолчал, встав во весь рост, слушая грозный рокот телефона и глядя на грозное приближение немецких батальонов. И не выдержал, вскипел, хотя говорил по-прежнему ровно.

— Проходы держит не дивизия, а две штабных группы. Задачу выполняю. Прошу на меня не орать.

Страхов положил трубку, посмотрел пустым каким-то взглядом в сочувствующие глаза опять возникшего возле него Мареева и вдруг улыбнулся.

— Конечно, не дело, — скорее себе, чем Марееву, сказал он, — чтобы командир дивизии сидел без связи, чтобы сам из винтовки пулял, а не войсками руководил. Прав штаб армии. Кругом прав. Только где они, войска? И связь где?

Да, не выйти майору в генералы. И дело знает, и опыт, и служит давно. С начальством не умеет промолчать.

— Связь с артполком? — оборвал он себя.

— Есть, — протянул ему трубку Мареев. — Курочкин у аппарата.

Девятьсот тринадцатый дивизионный артполк сосредоточил огонь, отсекая немцев от Проходов.

— А это кто бьет? — встрепенулся комдив, заслышав огонь пулеметов, которых прежде не было.

— Листратов, — доложили ему, — пулеметной роты командир. Раненый, сбежал из медсанбата. Из разбитых пулеметов, что кругом валялись, два собрал. Из обоих бьет.

Два раненых лейтенанта отбросили немецкую роту, приблизившуюся к западной окраине деревни. И сколько потом немцы ни пытались подойти сюда, пулеметы Листратова и снайперская винтовка Новичонка возвращали их обратно.

— Передайте им мою благодарность! — послал к ним Страхов политрука Самарова.

Комсомольский билет командира батареи Александра Щеглова, пробитый на нем осколком снаряда.

Благодарность! Смешное довоенное поощрение. Сюда, на западную окраину Проходов, рушит бомбы целый немецкий бомбардировочный полк. Был бы здесь батальон — ни рожек ни ножек от него не нашли бы. А в двух лейтенантов да присоединившегося к ним политрука поди попади. Не умолкают два пулемета и две винтовки.

Какой благодарностью, наградой какой оценить подвиг раненых лейтенантов Листратова и Новичонка, отстоявших деревню Проходы? Нет таких наград на земле.

В тридцати километрах от Проходов у той же деревенской избы, где генерал Болдин вчера наблюдал за немецкими самолетами, та же самая штабная группа рядом с командармом опять устремила в небо бинокли.

Переговариваются негромко, деловито, без нервной суеты. То, что гитлеровцы бьют Проходы, не удивляет, так и должно быть: они ближе всего стоят там к шоссе. Но вот то, что они весь день висят рядом над Варшавкой, радует безмерно. Есть, значит, кого бомбить на шоссе. Десант держится вдвое дольше, чем можно было ожидать.

Правда, дивизии, с трех сторон наступающие на Юхнов, вдвое дольше не смогли решить поставленную мм задачу. Но противник уже сдал почти все деревни и высоты вокруг Юхнова. Уже у нас проклятая деревня Чебери, у нас Чернево, у нас десятки деревень, под которыми армия оставила батальоны.