Славин, стремительно прочитав письмо, поднял глаза; кожа на лысой, яйцеобразной голове собралась морщинками на макушке, что бывало в моменты острые, когда надо было принимать немедленное решение.

Посмотрел на Константинова вопрошающе.

– Вслух, – сказал тот. – Давайте-ка я прочитаю еще раз – вслух.

Константинов медленно надел очки в толстой оправе; лицо его – как ни странно – сделалось еще более молодым (когда ему дали генерала, ветераны шутили: «Сорок пять лет – не генеральский возраст по нынешнему времени, мальчик еще, это только в наши годы звезду давали в тридцать»); начал читать:

– «В декабре прошлого года в номери “Хилтона” в Луисбурге два американа, один из которых есть Джон, договаривалися с русским, как вести работу с Москвой и передавать сведения про какого-то “соседа”. У русского рожа сытая и говорит он хорошо по-португальски и по-английскому, сука е… Пусть погибну за это письмо, но молчать дальше мочи нет».

Константинов посмотрел на Славина – в глазах у него метался смех.

– Ну, – заключил он, – вы готовы к комментарию, Виталий Всеволодович?

– Писал русский – это очевидно.

– В чем вы узрели очевидность?

– Хорошо определена «сука».

– Вы считаете, что ЦРУ – если они затеяли какую-то игру – не могло обратиться за консультацией к филологам?

Славин засмеялся:

– Те, кто готовит переиздание «Толкового словаря» Даля, избегают контактов: боятся ОБХСС – каждый том на черном рынке стоит сто рублей. А только у Даля есть научное определение нашего мата. Нет, а почему вы так веселитесь?

– Потому что я решил рискнуть.

– Чем?

Константинов подвинул лист бумаги, вывел жирную единицу, обвел ее кружком, поднял глаза на Славина:

– Давайте начнем с самого начала… Идут радиопередачи на Москву неустановленному агенту, идут часто, в последнее время – особенно часто. Расшифровке, понятное дело, не поддаются. Предположения нашего Панова так и остаются предположениями, не более того, читать мы их не можем. Спросим, однако, себя: где сейчас наиболее горячая точка в мире?

– Пожалуй, Нагония, нет?

– Согласен. Следовательно, если это письмо – не игра, не попытка скомпрометировать кого-то из наших людей, работающих в Луисбурге, тогда зададим себе еще один вопрос: где наиболее сильны позиции ЦРУ в Африке?

– Именно в Луисбурге.

Константинов Повторил:

– В Луисбурге, совершенно верно. А в скольких километрах от границы с Нагонией находится Луисбург?

– В семидесяти.

– Так.

Константинов написал цифру «два» и обвел ее еще более жирной чертой.

– Теперь давайте рассмотрим третью позицию, – сказал он. – Допустим, что все убыстряющаяся лихорадочность радиограмм из европейского разведцентра ЦРУ связана с обострением ситуации в Нагонии. Допустим, ладно?

– Допустим, – согласился Славин.

– Значит, если мы решим рискнуть и остановимся на том, что ЦРУ интересует не столько Луисбург, сколько «сосед», то есть Нагония, то, следовательно, они там затевают нечто сугубо серьезное?

– Я согласен на такого рода допуск, хотя убежден, риск тут есть.

– Хорошо. Уговорились. Рискуем, останавливаемся на том, что ЦРУ готовит нечто в Нагонии и поэтому так теребит своего агента в Москве. В Нагонии раньше стояли баллистические ракеты с ядерными боеголовками, направленные на нас с вами. Теперь их нет там. Потеря Нагонии для НАТО, таким образом, удар сокрушительный. Они, полагаю, готовы на все, чтобы вернуть Нагонию.

Константинов смотрел на Славина внимательно, выжидающе, и в его глазах улыбки уже не было.

– Теперь надо думать, что же они готовят в Нагонии? – сказал Славин.

– А я сейчас думаю об уровне агента ЦРУ. Вы понимаете, каков его уровень, если он задействован ЦРУ в связи с их внешнеполитической акцией? Вы же понимаете всю серьезность их «африканского удара». Очередная попытка ястребов рассорить американцев с нами, помешать разрядке, создать новый кризис, поставить мир на грань катастрофы. Кому это выгодно? Американцам? Нет. Нам? Тем более. Военным промышленникам? Да. ЦРУ? Бесспорно. Значит, следуя такого рода допуску, автор письма из Луисбурга прав? Значит, ЦРУ начинает свою очередную операцию? Значит, ЦРУ завербовало кого-то из наших в «Хилтоне»? И этот человек вернулся в Москву? И имеет допуск к секретным документам. Где? В каком министерстве?

Константинов достал из кармана пиджака сигару, снял целлофан, медленно, смакуя, раскурил ее и, сделав тяжелую горько-сладкую затяжку, заключил:

– Следовательно, надобно решить вопрос: на чем мы сможем поймать шпиона? На сборе информации? Или на передаче ее? Работает сеть? Или шпион действует в одиночку?

– Видимо, стоит начать с проверки кое-кого, кто работал в Луисбурге?

– Но если допустить сеть, то следует проверить и тех, кто работает там поныне. А потом отбросить всех, кто не имеет допуска к особо секретным документам. И сосредоточиться на людях, которые много знают – и здесь и там.

– Но радиограммы идут на Москву, Константин Иванович. Какой смысл отправлять сюда радиограммы, если их агент сидит в Луисбурге?

– Значит, вы исключаете версию сети? Допустим, что наметку информации ЦРУ получает в Луисбурге, а подтверждения требует от своего человека в Москве. Такую возможность вы отвергаете?

– Нет, – ответил Славин задумчиво, – не отвергаю…

Константинов снял трубку, набрал номер телефона генерал-лейтенанта Федорова.

– Петр Георгиевич, – сказал он, – мы тут со Славиным сидим над новой радиограммой. И письмом. Занятным письмом. Доложить в понедельник или… Хорошо. Ждем.

Константинов положил трубку:

– «Пэ Гэ» выезжает с дачи. Вызывайте ваших людей, будем готовить предложения. И давайте возбуждать уголовное дело. Связывайтесь с прокуратурой. Пока все.

За завтраком Лида, жена Константинова, посмотрела на него вопрошающе и чуть обиженно – после того уж, как он созвонился со Славиным и назначил время на корте: семь сорок пять.

Заметив, как Лида поднялась со стула, Константинов улыбнулся ей ласково, чуть иронично, с тем изначальным пониманием «что есть что», которое подчас злит, но всегда понуждает относиться друг к другу уважительно, не соскальзывая в бытовщину, убивающую любовь в браке.

Лида принесла кофе, подвинула мужу сыр.

– Хочешь печенья? У нас есть «Овсяное»…

– Ни в коем случае. Сколько в нем калорий? Много. А я не вправе обижать тебя ранним ожирением.

– Ранним? – она улыбнулась. – Что будет с человечеством, когда средняя продолжительность жизни приблизится к двумстам годам?

Константинов допил кофе, отставил чашку; Лида поняла, что он сейчас собирается – за двадцать лет, прожитых вместе, человека узнаешь – не по слову даже, а по его предтече.

Он, в свою очередь, тоже понял, что она сейчас поднимется, положил поэтому руку на ее пальцы и сказал:

– Я помню. Ты станешь записывать или запомнишь?

– Неужели успел?

– Конечно. Так вот, Лидуша, рукопись никуда не годится. Это – унылая литература, а, как говорили великие, любая литература имеет право на существование, кроме скучной.

– Это азбука, Костя, я обратилась к тебе, чтобы ты помог мне мотивировать отказ.

– А ты вправе отказать ему?

– То есть? Конечно, вправе.

– Это очень плохо, если «конечно». Я, признаться, боюсь такого рода неограниченной власти редактора. А что, коли твой автор повесится? Или ты не разглядела гения?

– Мы же смотрели вдвоем.

– Я – дилетант. Читатель.

– Самая, кстати, трудная профессия. И потом нынешний читатель куда честнее некоторых критиков. Те пытаются угадать, кого похвалить, а кого лягнуть, но угадывают не в читальных залах и книжных магазинах, а…

– Очень плохо.

– Костя, родной, я лучше тебя знаю, как это плохо, поэтому и попросила тебя прочесть эту рукопись.

Константинов пожал плечами: