- В чем же дело? Никакого поросенка я не ел.
Егор Иванович стоял молча, понурив голову.
- Я не понимаю… Ведь это же мошенничество.
Шаляпин, как всегда в минуты сильного волнения, водил рукой по скатерти, как бы сметая сор, которого не было.
- Отличный поросенок, - сказал я, - ты съел скоро, не заметил в разговоре.
Шаляпин тяжело дышал, ни на кого не смотря.
Тут Егор Иванович не выдержал:
- Это они шутить изволят. Велели в счет поросенка поставить…
Шаляпин готов был вспылить, но посмотрел на Серова, рассмеялся.
* * *
Приятели знали эту слабую струнку Шаляпина.
Раз он позвал после концерта приятелей - композитора Юрия Сахновского[328], [Корещенко] и Курова[329], который писал музыкальные рецензии в газетах, - поужинать в «Метрополь» в Москве.
Шаляпин сам заказал ужин. Подали холодное мясо и водку. Тут Сахновский сказал:
- Я мяса не ем, а закуски нет.
Позвал полового и приказал:
- Расстегаи с осетриной и икры.
Шаляпин помрачнел. Когда расстегаи были съедены, Сахновский сказал:
- Федор, Корещенко скажет тебе слово. Мне самому неудобно - ты пел мой романс.
Корещенко поднял рюмку.
- Что ты, с ума сошел - воскликнул Сахновский. - Надо шампанского!
Шаляпин поморщился и велел подать бутылку шампанского. Вино разлили по бокалам, но всем не хватило.
Когда Корещенко начал свою речь, Сахновский знаком подозвал полового и что-то шепнул ему. Через несколько мгновений половой принес на подносе шесть бутылок шампанского и стал методически откупоривать. Шаляпин перестал слушать Корещенко и с беспокойством поглядел на бутылки.
- В чем дело?
- Не беспокойся, Федя, куда ты все торопишься? Не допил я… Не беспокойся. Хорошо посидится - еще выпьем.
- Но я не могу сидеть, я устал, - сказал с раздражением Федор Иванович. - Ты ведь концерта не пел.
- А ты выпей и отдохни, - невозмутимо продолжал Сахновский. - Не допил я!… Куда торопиться?…
Шаляпин с каждым словом все более хмурился.
- А о вине не беспокойся, Федя, - все тем же невозмутимым голосом пел Сахновский. - За вино я заплачу.
- Не в этом дело! - вспылил Шаляпин. - Припишите там в мой счет. Устал я!
И уехал домой мрачный.
* * *
Избалованный заслуженным успехом, Шаляпин не терпел неудач ни в чем. Однажды, играя на бильярде у себя с приятелем моим, архитектором Кузнецовым[330], он проиграл ему все партии. Замучился, но выиграть не мог. Кузнецов играл много лучше.
В конце концов Шаляпин молча, ни с кем не простясь, ушел спать. А много времени спустя, собираясь ко мне в деревню, как бы невзначай спросил:
- А этот твой Кузнецов будет у тебя?
- А что? - в свою очередь спросил я.
- Грубое животное! Я бы не хотел его видеть.
«Бильярд», - подумал я.
Шаляпин и Серов
Часто достаточно было пустяка, чтобы Шаляпин пришел в неистовый гнев, и эта раздражительность с годами все возрастала. С Врубелем он поссорился давно и навсегда. Да и с Серовым.
Узнав однажды, что у меня будет Шаляпин, Серов не поехал ко мне в деревню. Меня это удивило. И каждый раз, когда впоследствии я приглашал его к себе одновременно с Шаляпиным, отмалчивался и не приезжал.
Я спросил как-то Серова:
- Почему ты избегаешь Шаляпина?
Он хмуро ответил:
- Нет. Довольно с меня.
И до самой смерти не виделся больше с Шаляпиным[331].
Раз Шаляпин спросил меня:
- Не понимаю, за что Антон на меня обиделся?
- Ну что вам друзья, Федор Иванович, - ответил я. - «Было бы вино… да вот и оно!», как ты сам говоришь в роли Варлаама[332].
В сущности, когда кто-нибудь нужен был - Серов ли, Васнецов, то он был «Антоша дорогой» либо «дорогой Виктор Михалыч». А когда нужды не было, слава и разгулы с услужливыми друзьями заполняли ему жизнь…
Странные люди окружали Шаляпина. Он мог над ними вдоволь издеваться, и из этих людей образовалась его свита, с которой он расправлялся круто: Шаляпин сказал, - и плохо бывало тому, кто не соглашался с каким-либо его мнением. Отрицая самовластие, он сам был одержим самовластием. Когда он обедал дома, что случалось довольно редко, то семья его молчала за обедом, как набрав в рот воды.
Когда Шаляпин не пел
Шаляпин довольно часто отказывался петь, и иногда - в самый последний момент, когда уже собиралась публика. Его заменял в таких случаях по большей части Власов[333]. В связи с этими частыми заменами по Москве ходил анекдот.
…Шаляпин ехал на извозчике из гостей навеселе.
- Скажи-ка, - спросил он извозчика - ты поешь?
- Где же мне, барин, петь? С чаво? Во когда крепко выпьешь, то бывает, вспомнишь и запоешь.
- Ишь ты, - сказал Шаляпин, - а вот я, когда пьян, так за меня Власов поет…
Не было дома в Москве, где бы не говорили о Шаляпине. Ему приписывали самые невероятные скандалы, которых не было, и выставляли его в неприглядном виде. Но стоило ему показаться на сцене - он побеждал. Восторгу и вызовам не было конца.
В бенефис оркестра, когда впервые должен был идти «Дон Карлос» Верди, знатоки и теоретики говорили:
- Шаляпин провалится.
В частности, и у Юрия Сахновского, когда он говорил о предстоящем спектакле, злой огонек светился в глазах. А когда я встретил его в буфете театра после второго акта и спросил:
- Ну что же, как вы, критики, скажете?
Он ответил:
- Ну что скажешь… Ничего не скажешь… Силища!…
В чем была тайна шаляпинского обаяния? Соединение музыкальности, искусства пения с чудесным постижением творимого образа.
Цыганский романс
На второй день рождества я справлял мои именины. Собирались мои приятели - артисты, художники, охотники. И всегда приезжал Шаляпин.
На этот раз он приехал сразу после спектакля из театра, в костюме Галицкого. Все обрадовались Федору Ивановичу. Он сел за стол рядом с нашим общим приятелем Павлом Тучковым. В руках у того была гитара - он пел, хорошо подражая цыганам, и превосходно играл на гитаре[334]. К концу ужина Павел Александрович сказал Шаляпину:
- Вторь!
Шаляпин оробело послушался. Павел Александрович запел:
Задремал тихий сад…
Ночь повеяли…
Павел Александрович остановился и искоса посмотрел на Шаляпина:
- Врешь. Сначала.
Задремал тихий…
Снова - многозначительная пауза: Шаляпин фальшивил.
Высоко подняв брови и выпучив глаза, Павел молча смотрел на Шаляпина.
- Еще раз. Сначала…
Шаляпин все не попадал в тон - выходило невероятно скверно. Шаляпин смотрел растерянно и виновато.
- Скажите, пожалуйста, - спросил, наконец, Тучков Шаляпина, - вы, кажется, солист его величества? Странно! И даже очень странно…
- А что? - спросил робко Шаляпин.
- Как что? Врешь, слуху нет - фальшиво…
- Разве? - изумился Шаляпин. - Что такое…
- Сначала!
Задремал тихий сад…
- Ничего не выходит! Да, это вам не опера. Орать-то можно, но петь надо уметь. Не можете спеть цыганского романса, не дано. Уха нет.
Шаляпин был столь комичен в этой новой неожиданной роли, что нельзя было удержаться от смеха. Кругом приятели мои ржали, как лошади. И один только Павел Александрович никак не мог сообразить, что происходит:
- Совершенно непонятно: оперу петь умеет, а цыганский романс не может. Слуха не хватает. Ясно…
«Демон»
К бенефису Шаляпина готовили «Демона» Рубинштейна в моей постановке. Костюм, равно как и парик и грим, делал Шаляпину я. Спектакль как-то не ладился. Шаляпин очень негодовал, Говорил мне:
