Пристав перелистал документы и обратился ко мне:

- Вы, значит, художники будете?

И глядя на карточку Чехова:

- Чехонте? Знаю-с, читал… Скажите, как же это? Трудно верить, чтобы по 25 апельсинов съесть, даже очень трудно.

- Да нешто у меня считано, может, и меньше, - говорил разносчик.

- Садитесь, - предложил пристав.

Он с улыбкой обратился к Чехову:

- Скажите мне, в чем здесь дело?

Чехов коротко рассказал эпизод с апельсинами. Квартальный пристально посмотрел на него и, переведя глаза на разносчика, сказал:

- Послушай, молодец, ты говоришь, апельсины поели они без тебя? А знаешь ли, они, вот эти люди, теперь должны за это в тюрьму идти, а тебе все равно не жаль их?

- Чево ж, это нешто дело, так торговать-то. Я чего, ничего, пущай на чай дадут. Нешто это торговля!

Пристав полез в карман.

Я вынул полтинник и хотел дать разносчику.

- Нельзя, - сказал пристав и, протянув разносчику какую-то мелочь, крикнул:

- Ну, пшел вон!

Тот выскочил.

- Ах, ну и плут, а не дурак, - и, обратясь к нам, пристав показал на дверь справа.

- Зайдемте закусить. Коршунов! Подбодри самоварчик.

В это время раздался крик в соседней комнате, где сидел человек за решеткой:

- Матрена Гавриловна, кто дал денег на обзаведение? Я дал. Кто тут? Я - потомственный, почетный…

Входя в квартиру пристава, Антон Павлович спросил его, кто этот человек за решеткой.

- Рогожкин, старообрядец, он запойный. Трезвый когда - хороший человек. А запьет на месяц - беда, куролесит. Вы думаете, я его сажаю? Нет. Сам идет. «Сажай меня, - говорит, - Алексей Петрович, в клетку, яко зверя. Я, - говорит, - дошел до пустыни Вифлиемской». Любит меня. Трое суток один рассол пьет, не спит. Но потом ничего, здоров опять. Полгода не пьет ничего и не курит. Это вы все замечайте, господин Чехонте, все напишите!

Комната пристава была с низеньким потолком, окна выходили в сад. На подоконниках стояли длинные ящики с землей, на которой взошел посев какой-то зеленой травки. Все было неряшливо. Грязная салфетка на комоде с зеркалом и фарфоровая собачка перед ней, в углу умывальник, на стене ковер, на котором висели две скрещенные сабли, и тахта внизу. Пыль на коврах, большое кресло и венские стулья. Все говорило о житие холостяцком.

У круглого стола пристав и городовой хлопотали и ставили закуску Пристав налил в рюмки водки и сказал Чехову:

- Вы ко мне захаживайте! Вам тут есть что увидеть. Такие ли апельсины бывают. На днях один богатый человек покойника купил и как ловко всех провел. Вышло так, что себя похоронил, чтобы от жены отделаться, заела его. Но та нашла… Так он в Турцию уехал.

- Что это за красавица? - спросил Антон Павлович, показывая на портрет красивой женщины в круглой раме, висевший на стене.

- Это? Это владычица моя, моя жена.

Пристав клал пирог с капустой к нам на тарелки и часто наливал рюмки с березовкой.

- Отличная настойка, - говорил он, - Коршунов почку собирал. Да-с, владычица моя, подлинно красавица. Я ведь кавалерист-сумец. У меня есть сын. И вот позвал я к сыну репетитора, а он у меня ее и украл, - пристав указал на портрет. - Вот и разбил семью. Слышал, что где-то он теперь философию права читает.

Он помолчал:

- Хорошенькое право для молодого человека отнять женщину вдвое старше и разбить жизнь… Что вы скажете, господин Чехонте? - наливая рюмку с березовой, спросил пристав, обратись к Антону Павловичу.

- А на гитаре он не играл?

- Нет, не играл.

- Ну, вот и я не знаю, - ответил Чехов, - отчего это они так легко отнимаются.

На большой дороге

Май месяц. Зеленеют московские сады. Так хотелось уйти за город, в природу, где зеленым бисером покрылись березы и над лугами громоздятся веселые весенние облака. А луга засыпаны цветами. Голубые тени ложатся от дубрав, и в розовых лучах солнца разливается песня жаворонка.

В рощах, в оврагах, еще кое-где - остатки талого снега. И в лужах, не смолкая, кричат лягушки. Соловьи заливаются в кустах черемухи по берегам речки. Весна, май, солнце… Даже в Москве, по Садовой улице, палисадники у домов веселят душу - цветы, акация.

В Сокольниках первого мая - чаепитие. Праздник. Столы покрыты скатертью. Блестят самовары. Пахнет сосной и дымом. Пестрая толпа москвичей среди леса распивает чай. Хлеб, булки, бисквиты, кренделя, колбаса копченая. Разносчики продают белорыбицу, балык осетровый, семгу, сигов копченых, огурчики свежие, редиску.

Уж обязательно мы ходили в Сокольники с А. П. Чеховым, с его братом Николаем. Он был художник, наш приятель. Радушные самоварщицы угощали каким-то особенным хлебцем, вроде пеклеванного. Этот хлеб был внутри как будто пустой. Хорош он был с колбасой. Запивали чаем. А чай был обязательно со сливками, которые подавались в крынках.

* * *

Мы шли большим лосиноостровским лесом до Больших Мытищ, где на Яузе ловили на удочку рыбу. А уху варили в Мытищах. С краю села - дом тетеньки Прасковьи. Сын ее Игнашка был мой приятель, и там жила моя охотничья собака - сука Дианка.

Антон Павлович был в то время студентом и большим любителем рыбной ловли на удочку.

Ловили на червяка. Антон Павлович любил ловить пескарей, которые шли подряд. Но иногда попадались и окуни, язи и голавли.

К вечеру хотели идти в Москву пешком, но Игнашка советовал не ходить, так как на большой дороге объявились разбойники: по дороге грабят богомольцев, идущих к Сергию Троице, грабят и даже убивают, потому теперь конные жандармы ездят.

- Как бы вас не забрали. Тады наканителишься в волостном правлении, пока отпустят.

Некоторые из нас - Поярков, брат Николай и Мельников - советовали лучше ехать по железной дороге.

- Замечательно! - засмеялся Антон Павлович. - Пойдемте пешком, может быть, попадем в разбойники - это будет недурно.

Некоторые отправились на станцию, а мы - Антон Павлович, я, Ордынский, Мельников и Несслер - пошли пешком в Москву.

* * *

Прошли Малые Мытищи. Сумерело. Последние лучи солнца освещали верхушки леса. На дороге ни души. Только на повороте, у леса, видим мостик, а на мостике сидят какие-то люди. В форме. Как солдаты.

Несслер, человек веселый, высокого роста, шедший впереди, запел:

Я не гость пришел.

Не гоститеся.

Пришел милый друг

Оженитеся…

Когда подошел к мосту, один солдат встал с краю и сказал:

- Стой. Ты, запевала кто будешь?

Мы тоже остановились.

- Я? Живописец, - ответил Несслер. - Мы все художники.

- А по какому делу? - спросил уже полицейский.

- Ни по какому делу, - ответили мы. - Первого мая ходили гулять к приятелю Игнашке Елычеву, чай пили, уху ели, рыбу ловили.

- А оружие у вас какое есть?

- Никакого оружия нет.

- А ножи финские?

- Никаких ножей тоже нет.

Полицейский подошел к каждому из нас, прощупал карманы. Ничего не нашел. Посмотрел на нас пристально и сказал:

- Пошаливают здесь, вот что. Позавчера у этого самого моста - вот это самое место в кустах - женщину зарезали. Документы при вас есть какие?

- Есть, - ответили я и Антон Павлович.

- Так вот. В Мытищах пожалуйте к приставу удостоверить личность. Вот вас туды солдаты проводят. Не моя воля, сказать вам правду, но служба велит.

С краю села, у заставы, в каменном одноэтажном доме, за столом при тусклой лампе сидел грузный старик, весь седой, и ел яичницу. На столе стояла водка. В стороне сидел человек и дремал.

Когда нас привели, старик скучно посмотрел и сказал солдату:

- Это чего еще привели?

И вопросительно посмотрел на нас.

- Ну-с, - сказал он, - чего вам надо?