Через семь лет редактором «Литературной газеты» был утвержден Ермилов.
Необходим авторский комментарий:
Через сорок три года после гибели поэта В. В. Воронцов, фактический глава редколлегии, осуществлявшей шеститомное собрание сочинений (в свободное от основной работы время он, будучи помощником М. А. Суслова, пробавлялся литературоведением), круто настаивал на весьма своеобразном комментарии творчества Маяковского. Например, главу о художнике Бурлюке в автобиографии «Я сам» («всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг. Мой действительный учитель. Бурлюк сделал меня поэтом…») сопроводили следующим пояснением: "Буржуазные толкователи жизни и творчества Маяковского, авторы антиисторических и вульгаризаторских работ «отталкиваются» в своих «исследованиях» преимущественно от слов «прекрасный друг. Мой действительный учитель»…
Сторонники «левых» течений также охотно цепляются за эти слова…" Д. Бурлюк «извлекал нужных людей, заготовлял их впрок для использования… Под флагом борьбы с „застоем искусства“ Бурлюк с необычайной легкостью озлобленного буржуазного обывателя оплевывал всех лучших представителей русской национальной культуры…»
По-новому комментировалась и другая глава Маяковского:
«Радостнейшая дата. Знакомлюсь с Л.Ю. и О М.Бриками».
Примечание поучающе правит Владимира Владимировича, лишенного возможности ответить, намекает на особость отношений поэта с «Л. Брик, урожденной Каган»; подчеркивается, что "совсем не случайно в автобиографической поэме «Флейта-позвоночник» Маяковский гневно пишет о своей оскорбленной любви: «Сердце обокравшая, всего его лишив».
О лирических стихах в прижизненном, 1928 года собрании сочинений, посвященных Л.Брик, о его письмах к ней, полных нежности, не говорилось ни слова.
В новом, двенадцатитомном собрании сочинений, в редколлегию которого Воронцов пригласил своих «ученых» – единомышленников по «филологии», готовился новый удар по памяти Маяковского. В комментариях к пятому тому уже совершенно открыто, грубо подтасовывалась предсмертная воля Маяковского, отношения Поэта с Л. Брик.
Редколлегия, в частности, намеревалась опубликовать следующий текст:
«…В 1968 году Татьяна Яковлева высказала предположение, что приезд Маяковского к ней в Париж был сорван не без вмешательства Л. Брик, которая имела все основания опасаться, что с появлением Татьяны в Москве она лишится возможности использования Маяковского в своих целях. Татьяна Яковлева не ошиблась в своих предположениях. Нашлись силы, которые сорвали Маяковскому поездку в Париж за Татьяной. Это явилось большим ударом для поэта…»
Научный комментарий обязан оперировать фактами. Естествен вопрос: каковы были «цели» Л. Брик? Есть ли доказательства, что Т. Яковлева дала согласие на приезд в Москву? Кто представлял «силы», которые сорвали «женитьбу» Маяковского, отказав ему в визе? Почему в комментарии не говорится, что Т. Яковлева уже в 1929 году вышла замуж за французского аристократа?
Почему, наконец, игнорировалась запись беседы Т. Яковлевой (по мужу Либерман), живущей ныне в Нью-Йорке, в которой она подчеркивала, что никогда не собиралась возвращаться в Москву, а тем более выходить замуж за поэта?
Да и вообще, – нравственно ли утверждать, кого Маяковский любил, а кого нет?
Допустимо ли игнорировать предсмертное письмо Поэта?
Порядочность разрешает исследовать дозволенное личное, лишь исходя из тех стихов, выступлений, писем, которые известны читателю; все остальное – подсматривание в замочную скважину, домысел, полицейщина.
Невозможно безапелляционно утверждать – кому отдал сердце Поэт, которая из его подруг была нужна ему больше всех иных; сердце истинного художника – явление особого рода, понять которое дано не каждому.
Переделывание истории, умолчание ее персонажей – есть глумление над правдой. В рассматриваемом случае этому не дал осуществиться Константин Симонов: кощунственный пассаж по отношению к воле Поэта не был напечатан, – воистину преемственность порядочности есть константа, при всей ее трагической пунктирности.
…Поздним вечером, когда сетчатый октябрьский дождь обреченно кропил багряную листву осин, глушил все звуки окрест и делал наш пахринский поселок затаенным, безлюдным, Симонов, безучастно слушая мои слова про то, как Воронцов давит на тех, кто пытается противостоять его одержимой, нездоровой нечистоплотности, посасывал трубку (когда писал – никогда не курил; «впрочем, я не могу отказать себе в стакане -красного вина за ужином»), думал, казалось, о своем.,. Потом, спрятав трубку в карман кожанки, заметил:
– Я знаю об этом… Мне уже звонили… Я всегда обращался только к первым лицам – будь то Сталин, будь Хрущев… Видимо, Суслову писать бесполезно… Обращусь к Брежневу… Речь идет о литературном черносотенстве, открытый вызов…
…Через два дня скромная табличка «т. Воронцов В.В.» была снята с кабинета могущественного «литературоведа»; сам он отправлен на пенсию; кощунственный комментарий купирован…
…А Лиля Брик покончила с собой, завещав развеять свой прах в столь любимом ею Подмосковье, возле Звенигорода.
1985 год, Карловы Вары
