Но, легко отразив этот десант, мы не смогли сорвать начавшееся в то же время форсирование Северной бухты. Переправу, предпринятую на широком фронте, обеспечивали едва ли не вся артиллерия 64-го армейского корпуса немцев и десятки пикирующих бомбардировщиков, Чтобы остановить переправу, огня береговых батарей оказалось недостаточно, а артиллеристы частей, занявших оборону на Корабельной стороне, имели по десять снарядов на пушку. Бронепоезд был заперт в Троицком туннеле — завалы от взрывов крупных бомб закупорили выходы. Сколько-то катеров и понтонов удалось потопить, но остальные под прикрытием дымовой завесы достигали южного берега. Балки Корабельной стороны, а затем и ее жилые кварталы стали полем боя.
В то же утро начался штурм Сапун-горы. Переброска туда подкреплений с других участков, в том числе остатков Чапаевской дивизии, не предотвратила прорыва фронта.
Херсонесский аэродром принял за минувшую ночь прибывшие очередными рейсами транспортные самолеты. Пришли две подводные лодки с боеприпасами и бензином. Формировались резервные батальоны из технического состава авиагруппы и тыловых подразделений. Но все это уже не могло существенно повлиять на ход событий. Судьба Севастополя была решена.
К исходу дня в руках немцев находились хутор Дергачи, почти вся Корабельная сторона, кроме Малахова кургана и казарм учебного отряда флота, а также Зеленая горка, что против вокзала. Левое крыло фронта глубоко врезалось в город. Сводный полк Николая Олимпиевича Гузя (бывшая 345-я дивизия), получив новый рубеж, окапывался на склоне Исторического бульвара.
Когда стемнело, бои стали стихать. Гитлеровцы в последнее время не раз предпринимали ночные атаки, но в городе продвигаться в темноте не решались: все еще боялись нас… Мы передали командирам приказание привести за ночь части в порядок, закрепиться на назначенных рубежах.
Выйдя наверх, я даже удивился, насколько вокруг тихо, — так не было давно. Пробиваясь сквозь легкие облачка, светит луна. Протарахтели в небе маленькие У-2 — один, другой: у них продолжается обычная боевая работа.
После полуночи стали прибывать вызванные командармом командиры дивизий, бригад, отдельных полков. Вспомнился почему-то Экибаш, экстренное совещание в степном поселке восемь месяцев назад. Правильно ли тогда решили? Ведь не удается удержать Севастополь… Нет, все правильно. Армию Манштейна сковали надолго, измотали крепко. И не потому ли, что мы еще тут, фашисты не добрались до Кавказа!
Как и тогда, в Экибаше, кто-то прибыть не смог — обстановка еще напряженнее. А кого-то уже нет в живых. Только что сообщили: убит Гусаров, командир 3-го морского полка, Горпищенко и Ласкин ранены…
Совещание короткое. Командиры в нескольких словах докладывают о состоянии соединении, частей. В дивизиях в среднем по 300–400 человек, в бригадах — по 100–200. Плохо с боеприпасами. У меня острым гвоздем сидит в голове цифра: на 30 июня армия имеет 1259 снарядов среднего калибра и еще немного противотанковых. Тяжелых — ни одного.
Всем понятно, что настает конец Севастопольской обороны. Но разговор идет обычный, будничный — о позициях, которые надо удержать завтра. Только под конец командарм дает ориентировку на дальнейшее — держать в кулаке наличные силы, драться, пока есть чем, и быть готовыми разбить людей на небольшие группы, чтобы пробиваться туда, куда будет указано, или по обстановке.
Пояснении не требуется. Пробиваться — значит в горы, к партизанам. Это трудно, очень трудно, но все-таки возможно. И важно, чтобы в это верили, чтобы не было чувства обреченности.
В заключение — пятнадцатиминутный товарищеский ужин. Молча, без тостов, выпили по чарке. Ощущение такое, что многих видишь в последний раз.
В адском грохоте авиационной бомбежки начинается еще один день Севастопольской обороны, который вместит так много и трагического, и высокого: и подвиг защитников Суздальской горы, и смертный бой на легендарном Малаховом кургане, и прощание с верными орудиями перед тем, как их взорвать… А для скольких наших товарищей — последний выстрел, последний бросок гранаты, последний вздох…
Утром получаем приказ перейти на запасный командный пункт — на 35-ю береговую батарею у Казачьей бухты, в самом западном углу севастопольского плацдарма.
Батарея такая же, какой была Тридцатая: на поверхности — могучие орудийные башни, а внизу, под землей и бетоном, — лабиринт отсеков и переходов. Командование оборонительного района уже тут. Есть связь с Кавказом, с Москвой, но с некоторыми нашими частями соединиться стало трудно.
Размещаемся и беремся за текущую штабную работу. Первым делом — всеми способами выяснить обстановку.
— И что дальше? — опрашивает майор Ковтун, когда мы вместе наносим полученные данные на карту. Спрашивает спокойно, без тревоги.
— Дальше — подороже отдать свои жизни, — в тон ему отвечаю я. — А если говорить практически, то, очевидно, пора и личный состав штаба разбить на боевые группы, додумать о командирах, о картах. Займитесь-ка этим попутно с прочим.
Я оставался у телефонов, когда на батарее в восьмой часу вечера состоялось совместное заседание Военных советов флота и Приморской армии, на котором вице-адмирал Октябрьский огласил полученную из Москвы телеграмму с разрешением оставить Севастополь, ввиду исчерпания всех возможностей его обороны, и о порядке эвакуации.
Генерал Петров, куда-то спешившей, изложил мне все это очень кратко, и, помню, само слово "эвакуация" прозвучало весьма неожиданно. А что это относится в персонально ко мне, что я в числе других командиров должен через несколько часов отбыть на подводной лодке, Ивану Ефимовичу пришлось повторить дважды. Наверно, мое лицо все еще выражало недоумение, и командарм произнес уже строго:
— Мы же с вами военные люди, Николай Иванович. Где мы нужнее, решать не нам. Поймите — это приказ.
Не знаю, был ли в моей службе другой приказ, которому я подчинился с таким тяжелым чувством. Не понимал, почему должен уйти в числе первых. Мысль, что это, может быть, избавит меня от гибели, как-то не приносила облегчения. Да и, честно говоря, очень не хотелось лезть в подводную лодку. Не было никакой уверенности, что она дойдет. А если погибать, так лучше уж на суше, на родной земле…
Отбыть из Севастополя на той же подводной лодке приказали также Петрову, командирам ряда соединений и частей нашей армии, многим работникам штарма. Майор Безгинов стал по телефонам и радио соединяться с теми, кто вызывался для этого на 35-ю батарею. Другая находившаяся в Севастополе лодка предназначалась для моряков и городских руководителей. Октябрьский, Кулаков и некоторые наши армейцы, в том числе Кузнецов, Коломиец, Ласкин, Ермилов, улетали самолетами.
Во временное командование остатками войск Севастопольского оборонительного района вступал командир 109-й стрелковой дивизии и комендант первого сектора обороны (в пределах этого сектора находилась почти вся не занятая врагом территория СОР) генерал-майор П. Г. Новиков. Насколько мне известно, ему была поставлена задача обеспечить удержание небольшого плацдарма с причалами в течение двух суток, после чего разрешалось уйти на одном из кораблей, которые должны были прийти за севастопольцами. Генерал Новиков эту задачу выполнил, но катер, которым он отбыл на Кавказ, был атакован пятью вражескими, и Петр Георгиевич раненым попал в плен. Он погиб в фашистских застенках, не запятнав чести советского генерала.
* * *
…Подводная лодка "Щ-209" (командовал ею капитан 8 ранга 6. И. Иванов) стояла на рейде, сильно раскачиваемая волной. Перебраться на нее с катерка оказалось не так-то просто — еще давала себя знать рана. Но моряки необыкновенно ловко переправили меня с борта на борт на развернутой шинели. Командарм, Чухнов, Моргунов и многие другие наши товарищи были уже на лодке.
Трехдневный переход до Новороссийска, почти все время под водой, на большой глубине, был для нас, неморяков, нелегким. Лодку преследовали и бомбили вражеские катера, не хватало воздуха. Немалую часть этого пути я провел в тяжелом полузабытьи — сказалось перенапряжение последних недель.
