На то, что штурм близится, указывали также резко усилившиеся с 20 мая бомбежки и огневые налеты дальнобойной артиллерии. Враг нацеливал эти удары пока главным образом на наши войсковые тылы, аэродромы, батареи, порт. И особенно — на город. Группы в двадцать — сорок бомбардировщиков стали появляться над Севастополем по нескольку раз в сутки.

В донесении штаба МПВО о первом дне усиленных бомбежек значилось: из гражданского населения убито 42 человека, ранено 106… В следующие дни жертв в городе было меньше: жители Севастополя опять перебрались в подземные убежища. Там были созданы запасы воды, выдан вперед продовольственный паек. Городской комитет обороны постановил прервать занятия в школах.

Сознавать, что в Севастополе еще находятся школьники, дети, было тяжело. Правда — уже не столько, как месяца полтора назад. Эвакуацию на Кавказ населения, не связанного с обороной, и в первую очередь женщин с маленькими детьми, в мае старались всемерно форсировать. Однако уговорить многих уехать, как рассказывали городские руководители, стоило большого труда. Люди верили: Севастополь выстоит, а осадные опасности и невзгоды их не страшили.

Не все, конечно, представляли, насколько серьезнее, сложнее сейчас положение, чем полгода назад, в декабре.

Но я не договорил о школьниках. Освободившиеся от занятий старшеклассники пошли, и для того времени это было естественно, в сандружины, в цеха, где изготовляется оружие. Многие, впрочем, и раньше работали там после уроков. Находили себе дело и ребята помладше. Не забуду картины, которую застал однажды ранним утром у причалов Южной бухты.

Шел последний час — уже не темный и еще не вполне светлый — того времени суток, когда фашистские бомбардировщики обычно не появлялись над городом и бухтами. Подводная лодка, прибывшая, очевидно, на исходе ночи, спешила разгрузиться. А разгрузка лодок была трудоемкой. Боеприпасы, пищевые концентраты, медикаменты — все это перевозилось, как правило, в мелкой упаковке: иначе груз не поддавался размещению в узких проходах и маленьких трюмах отсеков, в торпедных аппаратах.

И вот на помощь морякам и рабочей команде армейского тыла пришли ребята, целый пионерский отряд. Они растянулись в длинную цепочку — от люка на палубе лодки, через сходни и бетонный причал, к распахнутым дверям врезанного в обрывистый берег склада.

Цепочка стояла в два ряда, и но каждому безостановочно двигались — из одних детских рук в другие — небольшие коробки, уж не помню с чем. Ребята работали молча, руки их мелькали все быстрее. Надо было управиться до шести: в этот час немцы, как по расписанию, начинали дневные налеты, и лодке, если она еще не готова к обратному рейсу, надлежало погрузиться и пролежать до вечера на дне. бухты.

Днем севастопольские улицы, еще недавно оживленные, пустеют. Только дежурят дружинники МПВО на крышах, стоят, как всегда, на своих постах регулировщики, проносятся на повышенной скорости военные машины. В центре бросаются в глаза новые разрушения. Крупные бомбы попали в великолепное здание института имени Сеченова, в железнодорожный вокзал…

Мы испытывали потребность еще и еще раз проверить, как подготовились в частях к отпору врагу, побывать на командных пунктах полков, поговорить с людьми на переднем крае.

В 386-ю стрелковую дивизию полковника Скутельника поехали однажды втроем командарм, член Военного совета Чухнов и я. За эту дивизию, малообстрелянную, все еще было неспокойно. Дивизия вместе с бригадой Жидилова прикрывала левый фланг очень ответственного ялтинского направления. Оно не стало главным в декабре, могло не стать им и в июне, однако сам рельеф местности всегда заставлял считать вероятной попытку прорыва танков к Сапун-горе.

После того как около месяца назад в 386-й стрелковой- в связи с обнаружившимися недостатками в организации обороны — было проведено выездное заседание Военного совета, здесь много сделали для укрепления своих рубежей. Пришли сюда и новые люди. Военкомом стал прибывший с Большой земли энергичный и решительный старший батальонный комиссар Р. И. Володченков, начальником политотдела — батальонный комиссар М. С. Гукасян, переведенный из 95-й дивизии. Начартом назначили майора П. И. Полякова, одного из наших лучших командиров артиллерийских полков.

В самые последние дни путем местной перегруппировки была изыскана возможность занять одним стрелковым полком запасный рубеж между Кадыковкой и памятником Балаклавскому сражению 1854 года (тогда тут подверглись разгрому привезенные из-за моря отборные части английской кавалерии и, между прочим, погиб один из предков Уинстона Черчилля). Занятие этого рубежа придавало обороне у Ялтинского шоссе большую устойчивость.

Общее впечатление о дивизии Скутельника складывалось неплохое. Особенно радовало приподнятое настроение людей. Чувствовалось, они и внутренне подготовлены к решительным боям, рвутся бить врага. Командиры рассказывали: трудно удержать бойцов от открытия ружейно-пулеметного огня по фашистским самолетам, пролетающим над окопами бомбить тылы и город. В отдельных случаях самолеты даже удавалось этим огнем сбивать, и тогда по траншеям прокатывалось "ура"…

Кончился наш выезд в 386-ю дивизию тем, что уже в ее. тыловом районе, идя от КП комдива к своим укрытым машинам, мы попали под сильный огневой налет. Выручили оказавшиеся невдалеке окопчики. Когда, отдышавшись, от души посмеялись, вспоминая, как к этим окопчикам бежали, генерал Петров сказал:

— Смех смехом, товарищи, а все же ездить вот так, скопом, без особой нужды больше не будем. Не та обстановка.

Но вдвоем с Чухновым Иван Ефимович выезжать в войска продолжал. Обоих тянуло вновь и вновь на те участки обороны, где следовало ожидать сильного вражеского натиска. И как всегда, любая проверка боевой готовности означала для Петрова прежде всего общение с людьми на переднем крае.

Во время работы над этой книгой генерал в отставке Иван Андреевич Ласкин, бывший комдив 172-й стрелковой, напомнил мне, как уже после дивизионного красноармейского собрания и отчетов его делегатов в подразделениях командарм передал по телефону, что хочет отдельно поговорить с младшими командирами. Они собрались в каком-то неприметном сарае. Петров и Чухнов приехали вместе и долго беседовали с сержантами об обстановке, о предстоящих боях.

Живо представляю, каким был этот разговор. Иван Ефимович любил начинать свои беседы с бойцами, например, так: "Кто воюет с начала обороны Севастополя? Кто отбивал декабрьский штурм?" Ветераны вставали или поднимали руку. Командарм спрашивал одного, другого о чем-нибудь наверняка им памятном или сам вспоминал какой-то известный этим старожилам части эпизод. И через них, самых бывалых, быстро устанавливал со всеми своими слушателями тот особый духовный контакт, который нужен, чтобы попять настроение людей и повлиять на него, поговорить откровенно и прямо о том, что ждет их завтра.

Дивизия Ласкина держала оборону на Бельбеке, прикрывая станцию Мекензиевы Горы, где противник пытался прорваться к Северной бухте в прошлый раз. Пополненная, доведенная наконец до трех стрелковых полков, дивизия насчитывала вместе с тылами около шести тысяч человек. И почти каждый четвертый был коммунистом.

Это соединение славилось своей сплоченностью, боевой спайкой, в чем как бы задавала тон известная всем дружба комдива Ласкина и комиссара Солонцова. Они по-прежнему любили ходить по полкам и батальонам вместе, решая все существенное сообща.

А в один из этих майских дней с ними случилось вот что. Обходя свою полосу обороны, Ласкин и Солонцов присели отдохнуть на краю воронки от крупной авиабомбы друг против друга. Старая воронка считается местом надежным: другая бомба попадает в ту же точку чрезвычайно редко. Но тут это произошло: бомба, сброшенная с большой высоты, упала прямо в воронку между командиром и комиссаром, зарылась в песчаный грунт и… не взорвалась.

Пресекая действия неприятельских рекогносцировщиков и вылазки разведывательных групп, мы, естественно, сами старались поточнее выяснить, как расставляет противник стягиваемые к Севастополю силы. С теми штадивами, чьи разведчики долго не могли добыть очередного "языка", теперь приходилось разговаривать построже.