А тут недавно у меня один сумрачный малый останавливался. Проездом из Ашхабада на Камчатку. «Пошли, – говорит, – на тигров для Бугримовой. Только тигров ей отдаем, все остальное – наше. Там, – говорит, – есть некоторая трудность, чтобы с ним встретиться. И хорошо надо запомнить место, где капканы, потому что он их обойдет, а из нас один уже три раза на цепи сидел. Но если, слава богу, встретились, то все в порядке. Подкрадываемся с двух сторон. Он бросается на одного, а второй – сеть на них обоих. Остальное – дело техники. Можно змееловом оформиться. Очень большие деньги за яд платят. И в Средней Азии в тепле сидишь, ждешь встречи».

Поехали мы с ним в Душанбе. В окопе лежали две недели. Схватил я одну. Неядовитая. А та, вторая, что ядовитая… Та – наоборот… Где она меня нашла? Ну, в госпитале недолго лежал и назад подался. Директору дрова рубил, весь местком в театр водил. В общем, взяли, взяли меня на старое место. И – в бухгалтерию. Правда, уже не счетоводом и не курьером, а полотером, но с правом роста и натирания в любом месте в любое время суток. Это я у них вырвал.

И тут недавно мне мысль у одного типа понравилась: «Чего тебе, – говорит, – со старой женой жить? Она же тебя дискредитирует. Ты – вон весь какой, она – вон вся какая». В общем, подал на развод. Теперь знакомиться надо. Ну, кто? Кому нужен решительный мужчина, который знает, что хочет? Я если что задумал – все равно добью. Я работу добил и личную жизнь добью. Так что если знакомиться – налетай. Я тут недалеко натираю.

Я, в общем, тут чуть не подорвался…

Просили рассказать. Мамаша! Что, я не понимаю?

Да не беспокойтесь… бть… дети могут не выходить.

Ну что… бть… вы все такие нежные?

Ну действительно, чуть все не сыграли в… Бть…

Степь… Канал…

Идет баржа… Белая!.. Длинная, как!..

Ромашки!.. Ну просто!..

И тут подрывники суетятся… как…

Заложили килограмм по пятьсот тола и тротила … его знает!

Провода у них длинные… как…

И тут надо было дернуть за!.. Ну чтоб… Бть…

Главный орет: «Махну платком!.. Давай!..

Но только по платку… прошу…

Если дернешь без платка… Мы ж на барже… Не надо! Не сто́ит… Мы ж будем проплывать!..»

Ну, он только собрался… А тут все готово… огромная баржа… Поле это… огромное… ну, как… голое, как… Ну точно…

И ни одной… вокруг… Ну действительно, как!..

Он уже поднял платок, мы думаем: ну!.. Бинокли…

И тут кто-то как заорет: «Стоп!.. Прошу!.. Стоп… Умоляю!»

А главный в мегафон: «Кто крикнул «стоп»?!. Из вас… Кто мне… Я сейчас каждую… Я сейчас из нее!..

Мы ж в определенной точке… У нас же заднего хода нет! Мы ж баржа!.. Нас же несет!.. Чем я этот «стоп»?.. Какой ногой… Об какие берега?.. Уволю!..»

А младший ему: «Я, в общем, на вас! На вашу баржу!.. На ваш канал!.. На всю вашу степь!.. С вашими окрестностями!

Ты ж смотри, какая-то плывет… вещь!»

Глядят все, аж!.. Всплыла – тротил или тол … его знает… вся в проводах, никто ж не знает, они же специалисты… Как она ту баржу догнала!.. А мы ж все на барже, она под баржой!.. Цепляемся, как!..

Если б не тот пацан, все б… Разлетелись, как вороны…

Я – начальнику: «Что ты орешь? Ты молись!

Ты этого пацана, ты его должен поцеловать… в… Ты ему должен обнять…

Это ж был бы полный!..

Ты б свою Дуську!..»

Вот такая приключилась…

Ну сейчас все участники каждую пятницу собираются в кафе… А то б видел я тут вас, а вы меня… с бть… с… девушками…

Хочу достойно ответить на обоснованные, хотя и беспочвенные жалобы иностранцев: «Почему у вас люди хмурые?» У нас! Для них «у нас» – это «у вас». Какие-то вещи не мешает уточнить перед тем, как ринешься в драку. Да! То есть нет. Хотя для неопытного взгляда – да.

Прохожие озабоченные, в основном в принципе деловые, как правило, и тихие. Иногда детский смех птичкой вспорхнет, на него шикнут, он упадет камнем, и снова тишина, наполненная гулом машин и шарканьем подошв. Но уже не в ногу, что хорошо, а вразнобой.

Как объяснить иностранцам? Прохожие озабоченные и невеселые. Это, конечно, сволочные магазины такое влияние имеют и дикие зубные врачи с плохими исходными материалами. То есть внутри наш человек все время хохочет, а наружу улыбнуться нечем. Особенно сельскому пожилому человеку женского пола. Такого количества никелированных зубов мир не видел, нам трудно в аэропортах контроль проходить, хоть догола разденься – все равно звенит. И дело не в низких урожаях, а в низкой квалификации сельских стоматологов.

Поэтому они или трудовой рукой рот прикрывают, или мрачно смотрят вниз. Кстати, качество улыбки зависит от качества еды.

Бросаются в глаза тяжести, перемещаемые нашими людьми вручную на огромные расстояния. Опять же магазины. Где что дают – не знаешь. Деньги есть. И принимаешь тяжесть на себя. Поэтому в моде сейчас рюкзаки, которые не мешают носить кошелки. Конечно, парадоксально видеть на улице такое ходячее противоречие, когда в магазинах – ничего, а торбы в руках пудовые. Это пчелиный труд – обойти все цветы, чтобы в деревню привезти то, что там производят.

И на лицах, конечно, озабоченность судьбой страны, которую разворачивают уже шестой раз в попытках поставить по течению. Так что лица действительно озабоченные. Даже лица писателей хмурые и суровые. Забота о будущем и тревога за прошлое. Глубокая мрачность и вечная хмурость свидетельствуют об истинно народном характере.

Да, нам пока нелегко порадовать приезжего туриста. Количество милиции, конечно, возбуждает, хотя это не значит, что они все действующие. С другой стороны, частота, с которой хочется крикнуть: «Товарищ милиционер!» – не уменьшается. Весь народ мечется в поисках милиции и какого-нибудь начальства. В крови несем: «Увидел – сообщи». Выросли со словами «увидел – сообщи». Почувствовал – сообщи в газету. У кого-то заподозрил – сообщи в КГБ. У себя заподозрил – сообщи врачу. Мы сообщаем, а там мгновенно – штаб ликвидации, ну не так чтоб ликвидировать, как поделить ответственность.

Повышенная мрачность населения порождает мрачность животных. Корова хмурой не рождается, она ею становится. Где ее нос, а где ее корма? Хмурые, мрачные уличные собаки, также озабоченные жильем и кормами. Все чаще на воротах: «Вход воспрещен, злая собака». То ли собака злая, потому что вход запрещен, то ли он воспрещен, потому что она такая злая. И конечно, у начальства, которого у нас впервые в мировой практике больше, чем подчиненных, хмурость является боевой практикой руководства массой.

Что значит достать до печени абсолютно равнодушного служащего? Значит надо его виртуозно оскорбить. Причем достать до печени и там оскорбить, будучи равнодушным или даже веселым самому. Это происходит под девизом: «А ну-ка, позови его, я сейчас при тебе с ним, извиняюсь, буду жить». Услышав такое веселое поручение, не подозреваешь, что культурный секретарь может так преобразиться. А он преображается и виртуозно глубоко оскорбляет чужое достоинство, откалывая от него целые куски. В ход идет самое сокровенное: и «косой», и «хромой», и «неспособный», и «если вы думаете, что услуги, которые вы оказываете жене начальника, вас освобождают, и если вы думаете, что обед, на который вы меня позвали, вам дает, то я душу вашу видел и имел в гробу» – для всякого рода восклицаний.

Такой разговор порождает ответную хмурость, которая дикой грубостью расцветает в семье, где к тому же грубящий уже давно не является кормильцем, а такой же рядовой истец, как и его супруга, получившая втык от соседей за шум после одиннадцати.

Эта всеобщая атмосфера вздрюченности, построенная на незаинтересованности, попытках допугать до конца, тоже отражается на лицах и так расстраивает наших капиталистических друзей из-за зеркальных стекол автобуса. Кстати, и у них рожи перепуганные. Но об этом потом.

Одеты мы путем разных махинаций уже неплохо. Едим кое-что, но это не при дамах. А хмурость и грубость бросаются в глаза. Советы врачей, что, мол, увидев пустую аптеку, пересильте себя и улыбнитесь, или, услышав грубость, улыбнитесь в ответ, осуществляются с трудом. А тут выясняется еще одно обстоятельство. Большая приверженность верхов и низов к тишине. У нас всегда на чей-то смех или пение выскакивают пыльные мышевидные старушки: «Тсс-с! Тихо! Тихо!» – и вскакивают обратно.