— А кто здесь еще из наших? — спросила Иванова.
— Самусев и Коля Сизов.
— Как они?
— Плохо, — вздохнул Кожевников. — Николай ослеп, и Самусев, боюсь, больше не вояка. Да, — спохватился он, — чуть не забыл: письмо ему сегодня было.
— Пусть Ане спасибо скажет! Если бы не она, так бы он до сих пор и кочевряжился.
— Не говори так, Зоя, — возразил Кожевников. — Человек, можно сказать, в отчаянии был. Сейчас, конечно, ругает себя, а тогда не мог по-другому... Вот с Колькой хуже. Горюет парень шибко...
— Ой, Вася, присматривать за ним надо, — всхлипнув, сказала Маша.
— Я и то...
— И то, а сам сидишь здесь.
— Отдыхает он сейчас...
Самому Василию Кожевникову уснуть в ту ночь не пришлось. Когда, распрощавшись с нами, он вернулся в свою палату, то обнаружил, что Сизов не спит.
— Ты что, Коля? Может, надо чего?
— Вась, а Вась, — не отвечая на вопрос Кожевникова, сказал Сизов, — сядь-ка рядышком... Знаю я, ты выписываться собираешься. Так вот, как друга, прошу об одном: подожди малость. А? Может, попривыкну я за это время, что скоро не будет тебя рядом...
— Подожду, Коля. Обещаю.
Земляки так и просидели всю ночь.
* * *
После трехдневной передышки полк майора Шестопалова{4} снова вступил в бой. Еще на рассвете Шестопалов ушел на позиции, занимаемые батальоном старшего лейтенанта Рыбальченко. Здесь, по мнению майора, [84] было наиболее уязвимое место в обороне полка. Не потому, что в батальоне не хватало трети состава (в таком же положении оказались и другие подразделения). Он тревожился за Рыбальченко: слишком молод и неопытен был новый комбат{5}. Вот и направился к нему Шестопалов, чтобы в трудную минуту поддержать, ободрить молодого командира.
В штабе батальона Рыбальченко не оказалось. Шестопалов нашел его на левом фланге — в роте, против которой был направлен удар наступавшего неприятеля. С автоматом в руках комбат вместе с бойцами отбивал очередную атаку. В штабной землянке Шестопалов увидел прикрытое шинелью тело командира роты и сразу понял, почему Рыбальченко находится именно здесь. Новый комбат абсолютно правильно понимал место командира в бою.
Увидев командира полка, Рыбальченко тоже догадался, по какой причине тот пришел именно к нему. Поэтому, когда на исходе дня Шестопалов откровенно похвалил комбата, тот лишь снисходительно улыбнулся покрасневшими от усталости глазами.
На свой командный пункт Шестопалов вернулся уже в темноте. Открыв дверь землянки, он увидел при свете коптилки широкую спину сидевшего за столом Цапенко. Комиссар набивал патронами диск трофейного автомата.
— Ну как, навоевался? — дружелюбно спросил он командира полка.
— Навоевался. Во как! — проведя ребром ладони по горлу, ответил Шестопалов.
— Потери большие, — вздохнул Цапенко. — У Морозова, например, больше половины людей вышло из строя.
— Потери сейчас у всех — отозвался Шестопалов, опускаясь на топчан и думая о том, что надо бы кого-нибудь послать к Морозову взамен убитого в сегодняшнем бою политрука.
Словно отвечая на его мысли, Цапенко сказал:
— Везет старику Морозову! Сколько раз водил людей [85] в контратаки, такие потери — и хоть бы что, как заколдованный. Только послать ему больше некого. Сам пускай управляется.
— Пускай, — согласился Шестопалов.
Согнувшись чуть ли не пополам, в землянку вошел старший лейтенант Кондрат Куценко, вернувшийся из разведки.
— Разрешите доложить, товарищ майор? — приложил он руку к пилотке.
— Докладывай, начинж, — кивнул головой Шестопалов. — Садись и докладывай.
Куценко присел и кратко сообщил о результатах разведки. По его словам выходило, что на правом фланге полка контакт с соседом утерян.
— Тихо там, товарищ майор, — сказал Куценко. — Подозрительно тихо.
Шестопалов и сам уже догадывался, что на правом фланге неладно, слова начинжа только утвердили его в этом мнении.
— Ладно, — сказал он старшему лейтенанту, — иди отдыхай, а мы с комиссаром покумекаем... Ну, брат, что делать будем? — обратился он к Цапенко.
— Снарядов нет — раз, орудия разбиты — два, — начал загибать пальцы комиссар. — Надо отходить, Борис. Пока темно. Утром нас задавят.
— Задавят, — подтвердил Шестопалов и, сжав до хруста кулаки, решительно поднялся: — Идем!..
Триста человек — все, что осталось от некогда полнокровного полка, — повел ночью майор Шестопалов, оставив позади жидкий заслон из саперов во главе со старшим лейтенантом Куценко. Недолго пришлось идти чапаевцам — едва лишь голова колонны вступила в Первомайскую балку, ее встретил автоматный огонь. Тотчас застрочили автоматы слева и справа, а немного погодя и сзади — оттуда, где остался Куценко. Худшие опасения подтверждались: полк был окружен. Майор Шестопалов разделил людей на две группы, которые одновременно, но в разных местах бросились на прорыв. Больше часа гремели в темноте гранаты чапаевцев, и гитлеровцы снова не выдержали неистового натиска — разомкнули кольцо, выпустив, казалось бы, верную добычу. Одно омрачило радость бойцов: во время прорыва погиб комиссар полка Григорий Иванович [86] Цапенко. Тело убитого подобрали и принесли с собой догнавшие полк саперы старшего лейтенанта Куценко. Полк занял круговую оборону. Выставив дозорных, Шестопалов вызвал к себе Куценко.
— Есть дело, старший лейтенант, — сказал он начинжу. — Надо связаться с дивизией. Бери Самарского и попытайся пробраться. Доберешься — передай, что в полку осталась сотня штыков и нет ни одного орудия, что Знамя полка цело и невредимо, что полк по-прежнему считает себя боевой единицей... Ну иди, — ласково подтолкнул Шестопалов полюбившегося ему командира.
Посылая Куценко на опаснейшее задание, командир полка понимал, что вряд ли когда увидит смелого начинжа. Шестопалов успокаивал себя лишь тем, что еще неизвестно, кому из них первому доведется умереть той ночью...
Кондрат Куценко и Анатолий Самарский добрались к полудню до штаба дивизии. Их сразу же провели к командиру дивизии.
Выслушав старшего лейтенанта, генерал Коломиец спросил, найдут ли они обратную дорогу.
— Найдем, товарищ генерал, — бодро ответил Куценко.
— Я понимаю, вы устали, — сказал командир дивизии, — и вам необходимо отдохнуть... Но обстоятельства таковы, что нужно немедленно возвращаться в полк. Передайте Шестопалову, чтобы он отводил людей в бухту Круглая. Там его будут ждать наши корабли. Вопросы есть?
— Нет, товарищ генерал, — вытягиваясь, ответил Куценко.
— Тогда желаю успеха. И торопитесь, торопитесь... Не мог знать командир дивизии, отдавая приказание, что никогда не вернется Кондрат Куценко в полк{6}. [87]
...Госпиталь был полон запахов. Остро, сладковато пахло эфиром и хлороформом. Древесным дегтем отдавали ихтиолка и йод. Пахло «утками» и спиртом, кислой капустой и лекарствами, махоркой и вянущими на тумбочках цветами.
Госпиталь звучал. Позвякивал термометрами, похрустывал раздавливаемыми ампулами, звенел колокольчиками, когда становилось плохо тяжелораненому в дальней палате, притоптывал войлочными подошвами.
Ночью в притихшие палаты доносились запах моря и аромат роз, которые росли прямо у открытых окон.
Никогда прежде действительность не распадалась для меня на такое бессчетное количество звуков и запахов. Никогда раньше не были такими обостренными обоняние и слух. Никогда до этого лишь По одной, выхваченной из сплошной черноты примете мне не удавалось воссоздавать таких ярких, выпуклых, рельефных картин происходящего.
Это совершалось помимо моего желания.
Весь мир, пусть военной, горькой, непередаваемо трудной, но зримой жизни, был отгорожен от меня шершавой плотностью охватившей голову повязки. Именно повязки, думала я, а не почти полной слепотой моих глаз. Но когда я все-таки осознавала, что дело совсем не в повязке, что на мою долю остались лишь звуки и запахи — без света и цвета, — эта мысль становилась непереносимой.
Все, что происходило вокруг, потеряло свое значение, роль, привычный смысл. Машинально, лишь подчиняясь ласково-укоризненным настояниям палатной сестры Зои, я ела, ходила на процедуры, гуляла. Опираясь на руку не расстававшейся со мной Маши Ивановой, разговаривала, порой улыбалась. Только дважды в день, когда вокруг черных тарелок репродукторов собирался весь «Воронежздрав», я опять становилась [88] частью единого целого, солдатом, дочерью народа, на чью землю ворвалась война.
