Литмир - Электронная Библиотека
A
A

После того как Джадд и Уиллин опять уехали в город, Бесси кратко поведала Ибену, придав ситуации нужный колорит, о том, как натолкнулась на них в баре и что из этого всего вышло.

— В общем, мы попали в весьма неприятную историю.

Потекли часы. Говорили пленники очень мало. Джадд и Уиллин выключили телевизор, когда привязывали Бесси к кровати, а потом просто забыли его включить перед своим уходом. Во всем доме не горела ни одна лампочка. В спальне было темно, хоть глаз выколи.

— Не могу себе представить, что мы можем предпринять, — расстроенно призналась Бесси. — Я не могу даже предположить, что они собираются в конце концов с нами сделать.

— Так почему нам тогда просто-напросто не отдохнуть? — предложил Ибен. — Есть такая старая поговорка, которая гласит: утро вечера мудренее. Или как-то в этом роде. А что, если завтра утром нам придет в голову какая-нибудь замечательная мысль, и мы сможем выработать прекрасный план бегства или еще нечто подобное?

Бесси вздохнула и попыталась поудобнее устроиться на подушке. С ее сложной прической сделать это оказалось не так-то просто. Пряди волос были закреплены заколками на голове в определенном положении, и это очень мешало просто опустить голову на подушку. Все это напомнило ей те времена, когда женщины, чтобы наутро выглядеть более или менее привлекательными, обязаны были спать на бигуди. Если бы она сейчас находилась дома, она, конечно, сняла бы все эти заколки и расчесала волосы. По меньшей мере, сто раз провела бы щеткой по волосам. Мысль, что она не в своей родной спальне, в окружении многочисленных любимых и привычных вещей, страшно расстроила Бесси.

— Надеюсь, вы не разговариваете во сне? — спросила она, обращаясь к тому, кто стоял у истоков ее злоключений.

— Спокойной ночи, — ответил на это Ибен и закрыл глаза.

Через полчаса оба мгновенно проснулись, услышав, как хлопнула входная дверь. Через мгновение в спальню просунулась голова Уиллин, которая внимательно их осмотрела. Висевшая в коридоре голая лампочка ослепила их спросонок.

— Надеюсь, что мы вас не разбудили, дорогие вы наши, — сказала Уиллин.

«Судя по голосу, она немного навеселе», — подумала Бесси, отворачиваясь от яркого света.

— Вам обоим, по-моему, пришло время сходить на горшок. Я это точно знаю, потому что и сама хочу того же. Но Джадд меня опередил, поэтому мне придется немного подождать. А вообще мы просто замечательно провели время…

«Интересно было бы знать, сколько она выпила», — подумал Ибен.

— …и нам просто исключительно повезло. Мы заполучили визитную карточку одного дантиста, который лечит всяких знаменитостей, — при этих словах Уиллин икнула. — Ох, извините меня, пожалуйста. Как бы то ни было, я его спросила о тех звездах, которых он там лечит, и он тут же назвал мне Нору Риган Рейли. Я сразу ему ответила, что прекрасно знаю это имя. Но не могу вспомнить, кто это. А он мне говорит, что это, мол, такая писательница. Я тогда посмотрела на Джадда и вслух говорю: «Риган Рейли!». А дантист продолжает: «Она тоже здесь». Дочь писательницы. Мол, может, вы хотите с ней познакомиться? — Тут Уиллин стала гомерически хохотать. — Так мы познакомились с этой самой Риган Рейли. И знаешь что, милый Ибен, она вовсе не переживала на твой счет, она просто-напросто весело проводила время. А рядом с ней был какой-то очень даже симпатичный парень, могу добавить.

В дверях появился Джадд. Тогда Уиллин закрыла рот рукой в показном испуге:

— Конечно, он не был таким симпатичным, как ты, мой дорогой Джадд.

— Пошли-ка спать, Уиллин, ты и так тут порассказала лишнего.

— Это предложение, от которого я никак не могу отказаться, милый, — захихикала женщина.

«О, мой Бог, — подумал Ибен, — неужели теперь и Риган Рейли находится в какой-нибудь опасности? А все эта Бесси и ее проклятая болтливость!».

Джеральдин несколько часов просидела в своем кресле-качалке, завернувшись в шаль, поглощенная попытками разобраться в основных линиях жизни своего Дедули. У нее это не очень-то получалось. Мелкий неразборчивый почерк, выцветшие чернила, зачеркнутые почти до дыр слова на высохших, ломких страницах, больше похожих теперь на пергамент, — все это заставляло ее двигаться по тексту чрезвычайно медленно и часто прерываться, чтобы дать хоть какой-то отдых старым глазам. К тому же ей страшно действовал на нервы стиль изложения, подвластный, так сказать, воле сознания, то есть рваный, прыгающий с одной темы на другую без какого-либо ясного обоснования или причины.

— Да кем, собственно, он себя вообще воображал? — пробормотала себе под нос Джеральдин, осторожно переворачивая страницу за страницей и нацеливая увеличительное стекло на очередное предложение. — Джеймсом Джойсом каким-то, что ли?

Однако взрыв раздражения тотчас же сменялся у нее приступом стыда за себя и восхищением Дедулей, по мере того как она читала повествования о выращивании и сборе турнепса на ферме в одном из северных районов штата Нью-Йорк, когда ему от роду было всего двенадцать лет. При чтении губы Джеральдин двигались в ритм произносимым словам:

— Я был маленьким костлявым существом в грязных штанишках, пытавшимся хоть как-то заработать средства на существование. Даже через много лет после того, как я открыл свой собственный салун, один вид турнепса порой заставлял меня реветь навзрыд.

Джеральдин подняла от страниц глаза, в которых стояли слезы. «Он всегда был так добр ко мне, — подумала она. — Так меня всегда понимал. Да и вообще, кто, кроме него. Дедули, смог стать одним из самых удачливых бизнесменов в Аспене? Он-то действительно сумел выдавить максимум из своих полутора лет образования в средней школе. А каким он был замечательным рассказчиком! Его наградили кличкой «Серебряные уста» и часто просили рассказать что-нибудь во время традиционных городских пикников по случаю празднования Четвертого июля.

А ему безусловно было что рассказать, что записать в свой дневник. Наверное, память его была буквально забита воспоминаниями. Неудивительно поэтому, что он спешил поведать все, что только мог — то об одном, то о другом. То он повествует о работе салуна, то вдруг перескакивает на свое путешествие на Запад, когда ему едва исполнилось пятнадцать. А потом вдруг сразу начинает говорить о каком-то происшествии на шахте. Так написал он все же о главном, об Этом, или нет?» Джеральдин не терпелось узнать, наконец, ответ на свой вопрос.

Она подняла глаза на портрет над головой:

— Я вовсе не хотела высказать какое-то неуважение к тебе. Но если я и дальше буду так продвигаться, то у меня целые дни уйдут на то, чтобы определить, написал ты здесь что-то об Этом или нет. Я вроде бы нашла кое-кого, кто мог бы мне помочь в этом деле, но она останется тут всего-то на неделю. Когда же этот вопрос будет наконец решен, вот тогда я. Дедуля, смогу преспокойненько и счастливо проводить часы, поглощая каждую детальку твоего повествования о каждом дне твоей жизни. А как мне кажется, в этом вот твоем дневнике описан буквально каждый день твоей жизни.

«Когда он все это написал?» — задавалась вопросом Джеральдин, возвращаясь к мемуарам деда. Вероятно, писал он поздно, по ночам. Когда она как-то отправилась вместе с дедом в поездку на целых шесть месяцев, то обнаружила, что дед — самая настоящая жертва бессонницы. Так вот, видимо, он и использовал эти несколько тихих и спокойных ночных часов ежедневно, чтобы выплеснуть свои сердечные переживания и воспоминания на бумагу. «Что касается меня, то я тоже обязательно стремлюсь что-то сделать, если вдруг просыпаюсь в три часа ночи и не могу заснуть, — думала про себя Джеральдин. — Но сделать-то я как раз все равно ничего не смогу, потому что чувствую себя страшно на взводе».

Уже за полночь Джеральдин заложила лупой, как закладкой, страницу дневника, закрыла его и отнесла тяжелый том в спальню, положив его на ночной столик рядом с изголовьем кровати. «Я все-таки надеюсь, что он записал тут все, что надо. Надеюсь на это, надеюсь. Надеюсь!»

34
{"b":"244101","o":1}