Если говорить о моей бабушке Мазаль, то я бы сравнил ее с деревом с крепкими, раскидистыми и глубокими корнями, из которого получаются только нужные и полезные вещи, тогда как из дерева моего деда, известного как Аврам Эль Борачон, или в переводе с испанского — Выпивоха, Гуляка, вряд ли вышло бы что-нибудь, кроме бочки для доброго старого вина.
Итак, о корнях.
У моей бабушки Мазаль, конечно же, была бабушка. У той также была… и так далее, и так далее. Вот таким генетическим образом и получился целый хоровод, эдакая цепочка бабушек, крепко держащихся за руки на протяжении многих столетий. Она образовалась в Толедо, на берегу реки Тахо, и протянулась до другого конца Европы, до самого Пловдива, что на берегу реки Марицы. Все мои бабушки сначала были молодыми и красивыми еврейками, но потом незаметно, по мере вторжения в их жизнь шумной босоногой ватаги внуков и правнуков, они становились такими, какими и должны были стать, — старыми еврейками.
Список моих бабушек весьма внушителен, но в самом его начале — молодая женщина с черными как смоль кудрявыми волосами. В ее глазах, темных и бездонных, как первый сон, блестят слезы. Она двумя руками вцепилась в тяжелое кольцо на воротах укрепленного еврейского квартала — худерии, и упорно отказывается выпустить его. Женщину в конце концов оторвут от этих ворот, да еще как — о-го-го! — и сделает это ее отец, старый кузнец Йоханнан бен Давид аль-Малех, чей род во времена халифата был известен как род Ибн Дауд. Они славились как мастера, делавшие красивые подсвечники и кованые кружевные решетки для окон и балконов. Так вот, этот почтенный и глубокоуважаемый Йоханнан, входивший в совет еврейских старейшин, силком — что тут скрывать — но и с грубоватой отцовской нежностью оторвал ее от злополучного кольца и водрузил на осла. Кстати, сей осел заслуживает особого внимания, хотя его имя не сохранилось ни в одной из хроник, ибо ему суждено было стать родоначальником поколений андалузских ослов в другой части света.
Все это произошло, если помните, в конце июня 1492 года, после эдикта Их Католических Величеств Фердинанда II Арагонского и Изабеллы I Кастильской, согласно которому всем иудеям, отказавшимся принять Христову веру, надлежало в определенный срок покинуть их земли, отправившись ко всем чертям или куда их душе угодно.
Если учесть то обстоятельство, что до этого рокового дня духовный наставник королевских особ, великий инквизитор и благочестивый доминиканец Томас де Торквемада уже успел сжечь на костре восемь тысяч осужденных, преимущественно евреев, не считая ведьм, еретиков, тех, в кого вселился бес, и тайно исповедующих ислам, то станет понятно, что отец той далекой моей бабушки, почтенный и глубокоуважаемый Йоханнан благоразумно предпочел убраться подальше от благословенной Богом земли его предков и отправиться вместе с домочадцами и слугами в черную, как говорится, неизвестность.
В древности покинутые евреями места назывались по-разному. Это были христианские королевства Кастилия и Леон, Наварра, Каталония, Арагон и Астурия, а до Реконкисты, то есть до того, как ислам окончательно был вытеснен с Пиренейского полуострова, к ним примыкали бывший Кордовский халифат и эмираты Севилья и Гранада. Так выглядел полуостров, расположенный к югу от владений франков и к северу от африканских знойных берегов, которому Провидение отвело роль колыбели новых миров.
Римские легионеры называли эти земли Гишпанией, арабские властители и мавры — Аль-Андалус, а евреи — Сфарад. Так вот там, в этом самом Сфараде или Аль-Андалусе, а если хотите — Гишпании, при диком кровосмешении этносов и религий, в условиях отторжения и притяжения, ненависти и взаимозависимости между вестготами, арабами и евреями, породившими великую нацию, свершилась жестокая несправедливость, сравнимая только с бесчинствами головорезов Эрнандо Кортеса.
Но не нам давать оценку неожиданным поворотам Истории или ее неумолимому ходу. Ибо вышеупомянутый Кортес, поддавшись безумному зову золотых миражей, храбро отправился с горсткой людей через океан на запад и все дальше на запад, к неведомым землям. В то время как отец той моей прапрабабушки, вместе с другими родителями других прапрабабушек, с трудом преодолевал горные хребты, держа путь на восток и все дальше на восток, к неведомым землям, неважно каким, возможно, даже населенным чудовищами и трехголовыми змеями, лишь бы уйти подальше от ненавистной и страшной Инквизиции.
Этот Кортес, с неслыханной храбростью (но не гнушаясь и подлых приемов) завладел Кубой, Мексикой, Гондурасом и Калифорнией, изменив тем самым орбиту Земли и судьбу всего человечества. А насильственный отрыв моей прапрабабушки от кольца в воротах толедской худерии, сколь бы жестоким ни был этот акт с точки зрения абстрактных представлений о справедливости и человечности, положил начало новому колену иудейского рода, который, несмотря на то, что испытал на себе все тяготы изгнания, достойно пронес сквозь века память о своей древней родине — Сфараде. Евреи-переселенцы из тех далеких земель именовали себя «сефардами», что можно перевести и как «испанцы».
Высокая Порта в Стамбуле или, как называли его византийцы, Константинополе — «городе городов» и «Втором Риме» — разрешила беглецам от Инквизиции поселиться на землях Османской империи. Решение это было разумным, поскольку вновь прибывшие отпрыски племени Израилева, которых правоверные мусульмане называли то «йехуды», то презрительным прозвищем «чифуты», кроме домочадцев, челяди и остатков имущества, принесли в эти места новые, незнакомые прежде знания и ремесла. Известно, что среди них были замечательные врачеватели, строители, финансисты, виноградари и виноделы, поэты, философы и торговцы. Нельзя не упомянуть также тех, кто внедрил в балканскую среду не только черенки незнакомых сортов фруктовых деревьев и винограда, но и некоторые секреты производства прославленной толедской оружейной стали. Не говоря уж о тонком, веками отшлифованном дипломатическом искусстве избегать войн, поскольку в них, как известно, главными виновниками и потерпевшими от обеих воюющих сторон всегда оказывались евреи.
Османы, как правило, воинственные, но с хорошо развитым чувством государственности, черпали нужные Империи умения прямо из первоисточника или, вернее будет сказать, из океана знаний, каковым в эпоху своего заката являлся арабский мир, уже всецело ими покоренный. Но пришельцы из далекой Испании предлагали новое, западное прочтение тех же умений, которыми не следовало пренебрегать.
Некоторые выходцы из Наварры и Каталонии, носители опыта, столь необходимого султану, не устояли перед соблазном, став советниками, визирями и пашами, приближенными властелинов огромной Империи, которая с восточной леностью раскинулась на трех континентах. Следствием смены веры и имен стало постепенное ослабление их сефардской памяти, впоследствии исчезнувшей в волнах исламского моря, как исчезает на прибрежном песке след маленькой улитки.
Однако следует подчеркнуть, что большинство пришельцев остались непоколебимо верны родовым традициям, фанатично следуя духу и букве Сефер Торы, то есть Книги Закона.
По традиции эти сефарды были лояльны турецкому султану — как когда-то халифу или католическому королю. В более поздние времена, после распада Империи, они верно служили и владетелям новообразовавшихся христианских государств, но всегда помнили о своем происхождении и о древней испанской родине, продолжая разговаривать между собой и петь песни на языке Сервантеса.
Этот язык, подобно маленькому одинокому плотику, качающемуся на волнах бушующего океана языков, уцелел и по сей день, спустя столетия после той июньской ночи 1492 года. И если бы вы спросили о нем бабушку Мазаль, она бы вас заверила, что этот язык был и всегда останется языком отцов — «ла лингва де лос падрес».
Когда-то, очень давно, таким было простонародное латинское наречие римских легионеров, и поэтому ученые-лингвисты дали ему название «ладино». Но моя бабушка, не сведущая в подобных академических определениях, называла его «жудезмо», то есть еврейский. Называла так, не подозревая, что разговаривает на языке проклятых крестоносцев, изгнавших евреев из средиземноморского рая; евреев, увезших на своих громоздких повозках не только второпях погруженное синагогальное серебро, но и обломки латинской языковой магмы (к ней относится и то воспоминание о языке, который некоторые ученые называют «иудео-спаньолит» и на котором перебраниваются еврейские бабушки в наших балканских городках, словно ничего не произошло и не было никаких Фердинанда и Изабеллы, и никакого Торквемады, и здесь не Пловдив, а Толедо или Севилья, и век не двадцать первый, а конец пятнадцатого!)
