— Мое последнее место жительства — концлагерь Флоссенбург в Оберпфальце! — парировал я.

Похоже, мои последние слова обрадовали следователя, он откинулся на спинку стула и торжествующе заявил:

— Вот именно, вот мы и подошли к главному. А теперь расскажите о своем предательстве в концлагере под названием «спецобъект А-17».

— Что вы имеете в виду?

— Знали ли вы заключенного по фамилии Стахович?

— Конечно. Его арестовали вместе с двумя нашими, советскими…

— Ах, так? Значит, советские стали теперь «нашими»? А вы знаете, что их расстреляли?

— Не знаю, но я предполагал.

— Это вы их предали!

— Я?!

— Вы!!!

— Я?!!!

— Да, вы!!! Это — ваши инициалы?

Он протянул мне ордер на арест, подписанный тремя буквами нашим комендантом Редиской: 1.1. В.

— Это подпись коменданта лагеря Иммануила-Йохана Брюкнера.

— А не Исаака Якобовича Блюменфельда?

— Господи, да как бы я мог подписывать документы в нацистском концлагере? Ведь я еврей!

— У предательства нет национальности!

Он был прав, этот гражданин следователь — у предательства, как и у идиотизма, нет национальности: это самые интернациональные вещи, заслуживающие объединения в свой собственный Четвертый или даже Пятый Интернационал!

И зачем мне рассказывать дальше, зачем тебя обременять, мой читатель, подробностями сенсационного раскрытия, сделанного этим следователем, которое, как он думал, меня окончательно сокрушит и сломит мое сопротивление, а именно: что в лагере я скрывался под фальшивым польским именем Хенрик Бжегальски. Для него (я имею в виду следователя, а не портье львовской офтальмологии) это отягчающее мою вину обстоятельство самым бесспорным образом доказывало, что я скрываю свое советское происхождение. Не говоря уже о точной и неоспоримой информации о том, что я жил в канцелярии лагеря, а не в общих лагерных бараках, и играл в шахматы с Редиской. Был ли смысл объяснять, что в этом замешан Иоганн Вольфганг Гёте и мой дорогой учитель во всех областях знаний, в том числе — и немецкого языка, незабвенный Элиезер Пинкус, мир его праху? Какой смысл? Ведь я, брат мой, лишь пылинка перед величием мироздания или, скажем, незаметный муравей во многомиллиардном муравейнике. Вряд ли История когда-нибудь обратит на меня внимание и рассмотрит случай, который есть ни что иное как капля в безбрежном океане событий. Но ведь и муравью свойственно суетное желание оставить по себе добрую память, поэтому я позволю себе привести здесь текст протокола дознания, подписанного мной в присутствии следователя. Копией этого протокола мне удалось разжиться гораздо позже через одну сотрудницу архивной службы Киевского городского суда за два пакетика американской жвачки и пару колготок — голубую мечту каждой советской труженицы того времени. Прости за хулиганские нотки, прокравшиеся в этот текст, но ведь ты помнишь мою юношескую склонность к дурачествам, и коль скоро следователь смотрел на меня как на дурака, обреченного посодействовать его быстрому продвижению по службе, почему было не доставить удовольствие хорошему человеку?

ПРОТОКОЛ

Я, нижеподписавшийся Исаак Якоб Блюменфельд, родившийся 13 января 1900 года в Колодяче под Дрогобычем Лембергского воеводства, которое сейчас — Львовская область, еврей, заявляю, что никогда и ни по какому поводу не предавал свою советскую Родину, как не предавал ни одну из своих родин, потому что, прошу прощения, их было пять. Родился я, как уже указал ранее, в прекрасном местечке Колодяч под Дрогобычем и был воспитан как верноподданный Австро-Венгрии. Указанную страну, которая к вашему сведению уже не существует, я считаю своей первой родиной и думаю, что это справедливо. Несколько позже, при обстоятельствах, которые я изложу в суде, когда придет время, не покидая свое родное местечко Колодяч, я оказался подданным Польши — моей родиной стала Речь Посполита. Я признателен своей второй родине за то, что в бытность гражданином Польши женился на Саре, о которой расскажу далее, а она родила мне троих детей — двоих мальчиков и девочку. Я верно служил Польше до того дня, когда мне снова сменили родину. Это произошло 17 сентября 1939 года, довольно внезапно (хоть я опять-таки не покидал свой Колодяч), когда моей Родиной стал великий Советский Союз, которому я честно служил, регулярно платя профсоюзные членские взносы, участвуя в первомайских и октябрьских (по случаю 7 ноября, Дня Великой Октябрьской социалистической революции) демонстрациях, а также регулярно поздравляя знакомых женщин с 8 Марта. Однако случились события, к которым (заявляю это самым ответственным образом) я не имею никакого отношения, и в которых нет ни капли моей личной вины: моей родиной стал Германский рейх, что, признаюсь, мне как еврею, доказанному представителю неполноценной расы, было совсем не по душе. Тогда впервые по не зависящим от меня причинам мне пришлось изменить как свое место жительства, так и документы, чтоб скрыть свою национальность. После моего непродолжительного пребывания во Львове по (чистосердечно признаюсь) подложным документам Хенрика Бжегальски, местом моего проживания стал сначала «спецобъект А-17» в ораниенбургском лесу, затем — пересыльная тюрьма при комендатуре города Ораниенбург Берлинской области и, наконец, концлагерь Флоссенбург (Оберпфальц), где я, заключенный номер У-20-05765, вопреки известному бытовому и иному дискомфорту, на который не жалуюсь, пробыл до конца войны. В данный момент проживаю в Вене по адресу: Маргаретенштрассе, 15, один, без семьи, потому что Саре с детьми было не суждено вернуться из санатория, куда я лично проводил их в июне 1941 года. Должен также уточнить, что имею разрешение на постоянное проживание в Республике Австрия (вид на жительство), а также расписки о внесении налогов и такс, согласно законам Австрии, но был бы благодарен Богу, если бы мне представилась возможность еще раз посетить свой родной Колодяч под Дрогобычем в Львовской области СССР.

С полной ответственностью заявляю уважаемому гражданину следователю советской военной комендатуры города Вена, что мои инициалы I.J.B. (Исаак Якоб Блюменфельд) и инициалы коменданта спецобъекта А-17 Иммануила-Йохана Брюкнера (I.J.B.) совпадают совершенно случайно, по причине чего, страшно извиняюсь, но я не являюсь никаким военным преступником.

Собственноручно написано и подписано Исааком Якобом Блюменфельдом.

Вена, 12 сентября 1945 г.

Итак, брат мой, мрачные тучи над моей головой сгустились, потому что к доказательствам моего предательства родины было прибавлено сокрушительное доказательство того, что я как человек, отправивший своей подписью на смерть троих узников концлагеря, являюсь и военным преступником. Если исключить отклоненную апелляцию моего служебно назначенного адвоката о проведении графологической экспертизы, что, по мнению обвинения, было бы напрасной тратой времени, то оставался еще один довод: я мог быть или евреем, или военным преступником! Но майор Грибов, военный прокурор, был человеком опытным (давали себя знать уроки великого государственного обвинителя Андрея Януарьевича Вышинского) и сумел совместить несовместимое.

Я не признал себя виновным, что было роковой ошибкой с моей стороны, потому что искреннее раскаянье, может, смягчило бы сердца особой тройки, которая без малейших колебаний со всем пылом революционного пафоса впаяла мне 10 лет исправительно-трудовых лагерей.

Итак — «шнат шмитта», все сначала!

А Ты, Господи мой Яхве, вершитель иудейских судеб, простерший защитную длань над головами избранного Тобой народа, не шепнул ли бы Ты мне на ухо — где твои окна?

А сейчас, брат мой, друг мой, разверни карту Евразии и найди на ней Уральские горы, границу между двумя континентами. Затем проведи пальцем дальше на восток, пересеки реку Обь, первую из великих сибирских рек. Продолжай свой путь на северо-восток и пересеки вторую великую реку — могучий Енисей, а затем, восточнее, — и Лену. Дальше мой маршрут идет все на северо-восток, за золотоносную реку Индигирку до скалистых берегов бурной реки Колымы. Спустись по ее течению к Северному Ледовитому океану до города Нижнеколымска у подножия дикого Колымского хребта, который смело можно назвать краем советской географии, так как за хребтом — только Усть-Чаун и Чукотка у Берингова пролива. Дальше двигаться не стоит, потому что попадешь на территорию Соединенных Штатов Америки. Здесь проходит 80-я параллель, и если из любознательности пройти по ней по часовой стрелке, то в обратном моему направлении тебе предстоит знатное полярное кругосветное путешествие по нашей планете: через Баренцево море, остров Новая земля в Карском море, мыс Нордкап (крайнюю северную точку Скандинавского полуострова), через центр ледяной Гренландии и далее, по легендарному маршруту Амундсена, мимо форта Юкон (которому до сих пор снятся золотые джеклондоновские сны), через Чукотское море, чтобы снова ступить на советскую землю, где как раз напротив Медвежьих островов сияет родное созвездие исправительно-трудовых лагерей. Под созвездием я подразумеваю красные пятиконечные звезды над строго охраняемыми воротами с караульными вышками из нетесанных сосновых бревен. А невзрачный заморыш на продуваемых ледяным ветром скалах, прикипевший взглядом к белому безбрежью Севера — это я, з/к 003-476-В, или проще говоря — заключенный лагеря Блюменфельд Исаак Якобович, предатель своей советской родины и по совместительству — нацистский военный преступник.