Изменение названия и статуса нашего ателье привело к естественным последствиям, таким как ликвидация витрины на уровне тротуара с давно выцветшими дамами в розовом и господами во фраках и ее замена призывом: «Пятилетку — досрочно!» И в этом случае, как и с дамами в розовом и господами из проклятого буржуазного прошлого, в витрине было выставлено нечто долгосрочное и непреходящее — и слава Богу, потому что там не уточнялось ни какая пятилетка имеется в виду, ни в какие сроки мы с отцом должны ее выполнить.

Разумеется, наивно было бы считать, что это были единственные перемены, которые новая советская действительность внесла в нашу скромную жизнь в глухой провинции. Может, тебе это покажется преувеличением — но хоть наша жизнь в известном смысле стала трудней, особенно в ее продовольственной части, наше чувство собственного достоинства значительно потучнело, мы преисполнились сознания, что стали частицей, может, крошечным, но важным винтиком великого, хоть и не совсем понятного механизма, наподобие машины времени (я имею в виду будущее время) — со своим собственным местом или даже ролью в гигантской исторической хохме, разыгрывавшейся на мировой сцене.

Поверь мне, читатель, это чистая правда, как и то, что большинство наших поверили советской власти или хотели верить, даже тогда, когда сознавали, что их вводят в заблуждение, а порой — и откровенно им лгут. Если ты верующий, ты сможешь меня понять, ибо и Господь Бог, да славится имя Его, не раз вводил тебя в заблуждение и обещал вещи, которые, может, и собирался выполнить, но увлекшись другими делами, забывал, но ведь ты ни на миг не усомнился в Его величии и находил оправдание и утешение в народной мудрости вроде той, что Божьи мельницы мелят медленно и что Бог дело потянет, но не обманет. Не так ли?

И коль скоро речь зашла о Боге, могу тебе торжественно сообщить, что неразумные действия польских военно-полевых властей, обкорнавших и побривших раввина Шмуэля бен Давида, ускорили процесс его окончательного выбора: он стал председателем клуба воинствующих атеистов, который разместился в одном из уголков Дома культуры «Октябрьская заря». Если ты ломаешь голову, откуда в нашем Колодяче взялась эта заря, я тебе все простенько объясню: это было бывшее кафе Давида Лейбовича, назначенного культпросветработником на твердую советскую зарплату. Пана Войтека или, точнее, гражданина Войтека как бывшего мэра задержали и допросили, но через два часа отпустили, когда лояльные граждане Колодяча дали о нем благоприятные показания, подтвердив его благонадежность, и его назначили заведующим ЗАГСа — службы гражданского состояния — теперь он вписывал в реестры Колодячского совета брачующихся и разводящихся, новорожденных и покойников, мир их праху (это я о покойниках).

И не спрашивай меня о других наших общих знакомых — каждый из них удивительно быстро для этой, простите за выражение, неповоротливой советской бюрократической машины занял свой боевой пост в нашем новом бытии, но все же следует уделить место и товарищу Льву Саббатеевичу — помнишь Леву Вайсмана с его фильмами? — потому что он стал главным редактором газеты «Красная Галиция», и его случай оказался посложнее. Ведь, если ты помнишь, он в свое время пытался объединить еврейскую социал-демократию, а это последнее словосочетание (особенно в комбинации с предпоследним словом) действовало на большевиков, как красный плащ тореадора на разъяренного быка. Бедному Леве Вайсману пришлось предстать перед общим собранием товарищей, в том числе — и перед представителем Центра товарищем Эстер Кац — для полной искренней самокритики. Если тебя интересует, что означает «Центр», намекну, что это — довольно расплывчатая советская формулировка, призванная внушать трепет, а означать она может все что угодно — от месткома в соседнем Трускавце до вышестоящих инстанций в бесконечной партийной или государственной иерархии в Львове, Минске и Киеве и даже в самой Москве. Надеюсь, ты знаешь, что такое самокритика — это самозаклание, вынужденная необходимость содрать с себя кожу и преподнести ее собранию натянутой на рамку, или, выражаясь библейским языком, посыпать голову пеплом, разорвать на груди рубаху и позволить президиуму собрания с великим трудом удержать тебя от выдирания всех своих волос. Позволю себе дать тебе совет на подобный случай: никоим образом не тянуть время, а сразу же отчаянно бросаться в океан раскаянья и сразу же признаваться во всех своих грехах и прегрешениях со времен Первого и Второго интернационала и до наших дней. И если в тишине услышишь постукивание карандаша по столу и русское: «мало, мало», тут же, без всяких мелкобуржуазных увиливаний, бросай на весы правосудия, в надежде на сочувствие, свою личную вину и ответственность за гибель Геркуланума и Помпеи. Тогда ты будешь спасен и даже сможешь в следующие две-три пятилетки сделать карьеру, потому что русская душа — она отходчива и чувствительна, и если ты сумеешь растрогать ее искренностью своего покаяния, то можешь даже получить приглашение в дом на рюмку чая (разумеется, о чае речь не идет, это просто кодовое название совсем другого напитка), а после первой бутылки этого напитка носитель души расцелуется с тобой и заявит, что он тебя уважает.

Я не присутствовал на этой реабилитации, ведь я не был ни членом партии, ни даже активистом, как мой шурин бен Давид, но он потом рассказал мне, что Эстер Кац почти все время молчала, потому, что она не переносит дураков, подразумевая не бедного благонадежного Леву Вайсмана, а товарищей из Центра, прибывших рассматривать его дело.

Вообще-то наш переход от мелкобуржуазных классово несознательных рабов капитала (я имею в виду капитал в банковских сейфах Ротшильда, а не «Капитал» Карла Маркса) в ряды авангарда трудящихся всего мира прошел без особого драматизма с одним лишь исключением, суть которого мне и по сей день непонятна, и я безуспешно стараюсь понять его логику: советские органы вежливо попросили немецкую семью Шнайдеров собрать вещи и, как мы узнали позже, сопроводили до границы, а там передали под расписку гитлеровским властям. Утверждают, что это была мера, проистекающая из какого-то советско-германского соглашения, но, прошу прощения за грубость, плевал я на соглашение, в силу которого беглецов от режима передают в руки этому же режиму для дальнейшего водворения в концлагерь, а может — и на расстрел. Как говорили мои родители: «Дела Господни не имеют ни конца, ни дна, и уразуметь их нам не дано».

Даже Эстер Кац беспомощно пожала плечами:

— Ну, не знаю… может, они — нацистские агенты?

— И поэтому местные власти по рекламации возвращают товар производителю? — скептично поинтересовался ребе бен Давид.

И Эстер Кац пришлось прикусить язык, чтобы не озвучить ответ, который и ей самой казался неубедительным.

Прекрасная седая прядь непокорно, подобно изгибам нашей местной речушки, засеребрилась в черных как смоль галилейских кудрях моей Сары, по-прежнему любовно и преданно не сводившей с меня своих огромных серо-зеленых глаз и, несмотря на мои протесты, все так же клавшей мне в борщ лучший кусок мяса, который по иудейской патриархальной традиции полагался моему отцу. Мой старший сын Яша изучал юриспруденцию в Киевском университете, что тоже — наряду с музыкой или медициной — являлось неотъемлемой частью еврейской традиции. Не верь, ради Бога, мифам о том, что главной стихией еврейской деятельности является торговля. Может, некогда, в древние финикийские времена, так оно и было, но в наши дни любой среднестатистический армянин, сириец или грек трижды купит и снова продаст любого торговца-еврея, да так, что тот этого и не заметит. Если бы все обстояло иначе, то наш Колодяч давно бы стал центром мировой торговли, впрочем, ты можешь резонно мне возразить, что и Давидов ойстрахов или докторов вассерманов у нас тоже не навалом. Наш младший сын Иешуа вырос таким, будто ему с раннего детства вместо колыбельных пели «Интернационал» — он был поглощен своими комсомольскими делами, членством в ДОСААФ, Добровольном обществе содействия армии, авиации и флоту и — ты только представь себе! — полетами на безмоторных самолетах! Сара и моя матушка Ребекка, протестовали, приходя в ужас от этих его увлечений, пока я не запретил им вмешиваться в жизнь подрастающего поколения. К ним я причисляю и их сестру Сусанну, которая, по примеру брата, прыгала с парашютом и даже завоевала какую-то спортивную медаль.