Все это позволяет предположить, что американская разведка как в Токио, так и в Шанхае, свое дело сделала и доложила начальству о предстоящей атаке, но, как уже было сказано, падишах не любит, когда ему портят аппетит неприятными и нежеланными новостями.

Более чем наивно было бы верить, будто дурная привычка отвергать все, что противоречит привычной картине мира, находит благодатную почву только в Вашингтоне. Французская беспечность граничила чуть ли не с предательством: Париж располагал точнейшей информацией о реальных планах Гитлера, но никто даже не почесался, когда разведка донесла о тысячах немецких туристов, ни с того, ни с сего возлюбивших Люксембург и разбивших палатки на всем протяжении французской границы. Никто не потрудился перекинуться парой слов хоть с одним из них, поинтересоваться, с чего это немецкие любители природы всем пейзажам предпочитают приграничные? Ну, а что говорить о летаргическом сне, одолевшем Москву? Там напрочь пренебрегли достоверными донесениями резидентуры «Рамзай» и других, уже европейских, источников о готовящейся агрессии Германии против Советского Союза. Зорге-Рамзай трижды направлял в Центр тревожные шифрограммы, продублированные для надежности через фотоателье «Агфа», что на пересечении бульвара Шусань с Северной Сечуаньской дорогой в Шанхае. И японская, и немецкая контрразведки засекли эти кодированные передачи, отправленные в эфир очень опытным радистом — всегда на большой скорости, и всегда слишком короткие, что не позволяло запеленговать их источник.

15 мая 1941 года после полуночи по местному времени во Владивостоке был пойман и немедленно передан в Центр слабый сигнал. Расшифрованное в Москве донесение гласило: Германия нападет на Советский Союз 20-го или 22-го июня. Рамзай. 21-го мая, тоже в полночь, пришло следующее донесение: Германия сосредоточила на советской границе 9 армий, 150 дивизий. Рамзай. И четырьмя днями позже, 25 мая, в пять утра: Нападение последует 22 июня ранним утром, широким фронтом. Рамзай.

Но у хозяев Кремля на данную проблему были собственные взгляды, которые они не имели ни малейшего намерения пересматривать: все, что им противоречило, априори отметалось. Они свято верили в незыблемость недавно подписанного с гитлеровской Германией Договора о ненападении, но отказывались верить предупреждениям собственных агентов, а потому никаких оборонительных мер не предпринимали. Своим советским коллегам, а после захвата Польши и братьям по оружию, эмиссары Берлина объясняли скопление немецких дивизий на границе, хитро подмигивая: это нужно, камрады, чтобы ввести в заблуждение Англию! Ну, раз Англию, понимающе подмигивали в ответ из Кремля, то действуйте, ребята, удачи вам! Все это перемигивание завершилось ранним утром 22 июня — в точном соответствии с проигнорированными предупреждениями. Немецкое нашествие застало кремлевских хитрецов не просто врасплох, а со спущенными портками. И повели они себя, как легковерная девица, которой сто раз и свои, и чужие доступно объясняли, что произойдет, если она будет водить компанию с плохими мальчишками. Когда неизбежное случается, девица в отчаяньи заламывает руки и заливается слезами: «За что, Господи?! Это же как гром среди ясного неба!»

В первый день войны, когда началась кровопролитная осада Брестской крепости, хозяин фотоателье «Агфа» Альфред Клайнбауэр и его друг, журналист Чен Сюцинь, не могли взять в толк, почему их предупреждениями пренебрегли. С горя они напились. Хотя и с большим опозданием, до Дальнего Востока, конечно, доходили невнятные слухи о расстрелах видных фигур советской верхушки. Среди них был и Ян Берзин, «Главный» — человек, обладавший огромной эрудицией и опытом, наставник целого поколения советских разведчиков. Недоверием к нему люди «Агфы» частично объяснили и недоверие к своим сообщениям, но толком уразуметь, что это за волна расстрелов в Москве, они не могли. Да и времени на самокопание у них, по правде сказать, не было, так что сомнения пришлось отложить на потом. Широкая сеть информаторов Сюциня в Шанхае тоже впала в уныние, но не из-за расстрела Берзина и целой когорты высших советских военачальников. Эти люди отказывались верить сообщениям в прессе, считая их «оголтелой антисоветской пропагандой». Их, однако, тревожили тяжелые поражения Красной Армии в начальный период войны. Сотрудники Сюциня были добронамеренными друзьями России из числа левой, антимилитаристски настроенной интеллигенции. Ученые, общественные деятели, предприниматели — они располагали обширными связями в японской деловой и военной элите огромного метрополиса. Инструкции Чен Сюциня, которых он строго придерживался, были однозначны: никаких контактов с действовавшими в глубоком подполье китайскими коммунистами; никаких связей с русской белоэмиграцией. У белоэмигрантов было много несведенных счетов с Советами, но среди них росло сочувствие к попавшей в беду России, и этим также пользовались агенты НКВД: они основали и закулисно руководили деятельностью так называемого «Союза возвращения на родину», за которым, несомненно, следили японцы. Поэтому даже в русской бане Чен Сюцинь предпочитал держаться подальше от ее постоянных русских посетителей.

6 декабря 1941 года, в самый канун японского нападения на Пёрл-Харбор, у людей, группировавшихся вокруг фотоателье «Агфа», были все основания ликовать: телеграфные агентства по всему миру распространили новость о решительном, мощном контрнаступлении Красной Армии. Еще вчера казалось, что над Москвой повисла смертельная угроза, а сегодня уже разбито 38 отборных немецких дивизий, переломлен хребет операции «Тайфун», чьей задачей было молниеносное взятие советской столицы до начала суровой русской зимы. Агентства трубили, что Вермахту нанесен тяжелейший удар, его потери настолько значительны, что трезвые наблюдатели были единодушны: если это не провозвестник окончательного поражения, то, во всяком случае, конец легким победам немцев на Восточном фронте. Даже стратеги в штабе Гитлера стали приходить к болезненному пониманию, что это поражение будет иметь далеко идущие последствия, что войну в России можно будет еще некоторое время продолжить, но нельзя будет выиграть. Интересно, что контрнаступление продолжать под Москвой выручило Владека: его недопустимое вмешательство в уличный инцидент было на радостях прощено. Но все-таки главную роль здесь, несомненно, сыграла позиция Чен Сюциня: этот талантливый ученик Рихарда Зорге всегда считал, что дерзкое, свободное от комплексов поведение защищает от возможных подозрений гораздо лучше, чем чрезвычайная осмотрительность, свойственная девице из католического пансиона. Вечером того же дня Владек совершил поступок, для него крайне необычный: в знак примирения с Клайнбауэром он выпил полный стакан русской водки. И тут же вернул его — вместе со всем содержимым своего желудка. Потом он каялся перед самим собой и клятвенно зарекался больше никогда не следовать примеру шефа, которому и добрые, и дурные вести служили одинаково удобным поводом для неумеренных возлияний. Сегодня новости были одновременно хорошими и плохими — хорошими из Москвы и очень, очень плохими из Токио.

Просто порадоваться успеху обороны Москвы никак не получалось: слишком велика была ложка дегтя в бочке меда. Владек служил в фотоателье «Агфа» кем-то вроде технического сотрудника: стенографистом и шифровальщиком. Двумя месяцами раньше именно он зашифровал на немецком языке сообщение, доставленное курьером из Токио. Японская группа, очевидно, чувствовала, что петля вокруг нее затягивается, что ее радиопередачи перехватывают, а потому проявила предельную осторожность, отправив донесение всего в две строчки обходным маршрутом. Исходным текстом для кодирования в фотоателье «Агфа» служил Статистический справочник Германского рейха за 1935 год — книга, которой было уготовано важное место в истории русской разведки периода Второй мировой войны. Но это произойдет позже; пока же она нарочито небрежно валялась поверх кипы старых газет и журналов. Брошюрка в затрепанной обложке, посредством которой группа Рамзая в Шанхае и Токио долгие годы поддерживала связь с Центром. Клайнбауэр был посредственным фотохудожником и непоколебимым поклонником водки; кроме того, он был гениальным радистом, а текст, который он передал в коротковолновом диапазоне 39 метров, сыграл роль поистине историческую. Этот текст гласил: