Да, так уж повелось в мире: все следует определенному, естественному порядку — дитя превращается в старца, на смену жизни приходит смерть, чтобы в свою очередь уступить место новой жизни. Так было и так будет. Когда старый Иерохам настолько состарился, что его сознание принялось по собственной воле бродить в неведомых просторах, он заговорил на каком-то гортанном языке, которого никто не понимал. Молодой хозяин сказал, что это язык, на котором люди говорили в Двуречьи. Но кто знает, где оно, это Двуречье? Вскоре после того Иерохам прилег под цветущим жасмином и тихо скончался. Наверно, его душа отлетела туда — в Двуречье, если господа Басат называют этим именем место, где блуждают души их предков. На похороны съехалось множество народу из дальних мест, прибыли знаменитые раввины, а дед Лаодзяня подготовился к ритуалу по своему: облачился во все белое и зажег в пагоде связку ароматных сандаловых палочек, хотя это и не входило в обычаи евреев. Может, и не входило, но дым устремился прямо вверх, показывая, что душа старого Иерохама довольна. Когда же пришло время умирать ему самому, дед Лаодзяня заплатил трем буддийским монахам в желтых одеждах, чтобы они молились не только за его душу, но и за душу его покойного господина. Что ж с того, что тот был другой веры, — добрая, произнесенная от всего сердца молитва пока еще никому не повредила! Только уладив эти дела, он зашагал умиротворенный вслед за Иерохамом по его небесным тропам.

И отец Лаодзяня последовал за своим господином, отцом нынешнего хозяина Йонатана, но не раньше, чем прошло 49 дней с момента его смерти, ни днем раньше! Ведь даже глупцам известно, что в каждом человеке живет семь духов земли, которые удерживают его душу, как якорь, так что она не может улететь в небесные селения, пока от них не освободится. Нужны молитвы, нужны возжигания благовоний — и только тогда духи земли смилостивятся и отпустят тебя подобру-поздорову. Иностранцы думают, что это происходит на сороковой день, но они ошибаются: каждый из семи духов задерживается в теле семь дней, а семью семь — 49, и ни днем меньше! Евреи в это не верят… их дело, но отец Лаодзяня старательно проделал все, что необходимо, чтобы освободить душу своего хозяина от духов земли, дабы могла она, легкая и чистая, вознестись в потусторонний мир. Лишь исполнив свой долг, отец Лаодзяня, дряхлый By, мог спокойно готовиться к дальней дороге. Так устроен мир: слуга следует за своим господином — дед за дедом, отец за отцом!

Разве не беда то, что Лаодзянь уже мужал, когда родился Йонатан? Теперь он, садовник, отправится в свое потустороннее обиталище гораздо раньше своего господина. Но что поделаешь: жизнь в дряхлом теле насильно не удержишь, когда она сама больше не хочет за него цепляться. Однако нет худа без добра: у Лаодзяня будет время разбить небесный сад и довести его до совершенства, чтобы обрадовать доброго Йонатана Басата, когда и его приберет смерть…

Госпожа Басат вовремя зажгла две свечи в серебряных подсвечниках — это обязанность матери. Господин Басат произнес молитву: «Барух ата́ Адонай Элохейну…», потом разломил халу — это долг отца…

Маленький семейный праздник прошел великолепно, две китайские служанки подали приготовленные самой госпожой Басат еврейские блюда — вкусные, по-арабски экзотические и совершенно незнакомые Вайсбергам. Хозяйка заверила гостей, что все блюда — кошерные, т. е. отвечающие религиозному закону, в них нет ни одного компонента, который был бы треф. Но Теодор, а того еще меньше Элизабет, не больно-то знали, что, по понятиям иудаизма, считалось «чистым», а что «нечистым».

Потом Теодор вручил сыну Басатов, которому исполнилось десять лет, маленького нефритового Будду с рыбой, Элизабет села за рояль и все спели Happy Birthday. Был торт… и торжество пошло, как по маслу.

Во время застольной беседы гости, естественно, затронули тему о набегах молодых фашистов на Хонкю и о только что подписанном пакте трех держав. Но хозяева интереса к ней не проявили: господин Басат полностью разделял мнение английского губернатора Уошборна, что такие мальчишеские выходки не заслуживают внимания, а что касается союза между немецкими нацистами, итальянскими фашистами и японскими милитаристами, то, по мнению господина Басата, это была политическая сделка, которая, как он выразился, «нас, евреев, не касается». Никто нашего мнения о ней не спрашивал, мы — слова из другой песни, вот и нечего лезть, куда не просят.

Йонатан Басат был коммерсантом бог знает какого поколения, потомком богатых евреев, которые в эпоху падения династии Аббасидов отправились на Восток по Великому шелковому пути с караванами своих добрых арабских соседей и партнеров. Политика мало его волновала. Госпожа Басат в этом разговоре вообще не принимала участия — она откровенно скучала. И Европа, и драма, которая там разыгрывалась, были так далеки от ее мира. Европейский антисемитизм, уходивший корнями во времена крестоносных походов, воинствующая нетерпимость к иудеям и их вере, как и утвердившиеся на протяжении веков примитивные штампы, суеверия и фобии, были Басатам едва знакомы и непонятны. Разумеется, они были достаточно осведомлены о событиях в Европе, остававшихся центральной новостью во всем мире, но воспринимали их приблизительно с тем же интересом и сопричастием, с каким европеец воспринимает кадры еженедельной кинохроники, повествующие об очередном перевороте в Уругвае — лишь смутно догадываясь, кто против кого восстал и каков подлинный смысл происходящего. Нельзя сказать, что судьба собратьев-евреев была Шошане и Йонатану Басат безразлична, вовсе нет, но отзвуки обрушившейся на них катастрофы докатывались до Шанхая всего лишь глухим, едва уловимым рокотом где-то далеко за горизонтом. Случайные приступы банального расизма в среде люмпенов, это что-то вроде кори; это пройдет — вот как толковали они трагедию. Особенно, когда это касалось Германии.

— О, Господи, — воскликнула Шошана, — неужели кто-нибудь станет оспаривать место немецкого духа в авангарде мировой цивилизации?! И вообще, нельзя ли поговорить о чем-нибудь более приятном? Вы смотрели последний фильм с Фредом Астером? Представляете, его настоящая фамилия — Аустерлиц, и он еврей! Надо же, гениальный Фред Астер!

К сожалению, фильма они не видели — откуда в Хонкю кинотеатр?

Как бы там ни было, близость между богачами-багдади Басат и дрезденской семьей бедной учительницы Элизабет и ее мужа, помощника садовника Теодора Вайсберга, стала зарождаться во время этой субботней трапезы естественно и непринужденно. Тон задала сама госпожа Басат, которая даже подсела к роялю рядом с учительницей своих детей и сыграла с нею в четыре руки. И ничто не предвещало катастрофического завершения так славно начавшегося вечера.

С радостной улыбкой в гостиную вошла старшая служанка — толстуха-китаянка и, склонившись к уху хозяйки, что-то ей прошептала. Шошана Басат просияла, вскочила на ноги.

— Наконец-то! Йона, пароход прибыл!

Йонатан пулей вылетел вон, а хозяйка возбужденно объяснила:

— Старый торговый партнер моего мужа. Только что прибыл через Кобе из Германии… Исключительно, исключительно приятный человек. Он вам непременно понравится, даже не сомневаюсь в этом.

Когда господин Басат вошел с улыбающимся генералом вермахта со свастикой на рукаве, Шошана радостно поспешила им навстречу:

— Что я вижу, Манфред? Ты теперь офицер? Вот это сюрприз: наш Манфред — офицер!

Генерал щелкнул каблуками и поднял руку в официальном гитлеровском приветствии, потом обнял и расцеловал хозяйку в обе щеки.

— Позвольте, позвольте… не просто офицер, а генерал! Но такие чины получают, увы, не в сражениях, а за письменным столом. Что делать, дорогая: и мы, бюрократы, обязаны принимать посильное участие в войне! А она меняет многое — не только государственные границы, но и манеру одеваться. Ну, как ты меня находишь? Мне это идет?

И он с напускным кокетством сымитировал позу манекенщика, а Шошана Басат расхохоталась и сказала: