И вот Маргарет. На третий день после окончания школы она сбежала с Гарольдом Эдвардсом к мировому судье в Гретне. Старик снял для них свадебные апартаменты в отеле «Рузвельт».
— Сколько было цветов! — говорила потом Маргарет. — Все комнаты битком набиты лилиями. Я то и дело просыпалась и думала: кто же это умер?
У Гарольда Нортона Эдвардса было круглое гладенькое лицо и круглые гладенькие голубые глаза. Его родню неприятно поразил такой внезапный брак и очень интриговали слухи о ее богатстве. На ритуальных семейных обедах Маргарет каждую неделю старательно приводила их в ужас рассказами о сицилианской вендетте и о «Черной руке». Собственно говоря, Гарольд Эдвардс ей даже не нравился. Она вышла за него просто потому, что он ее любил. Она вдруг открыла, какое это чудо, когда в тебя кто-то влюблен… Их брак продлился восемь месяцев. Как-то в холодное февральское утро Маргарет вернулась в дом отца. Два дня Гарольд Эдвардс безвыходно сидел в их маленькой квартирке (он ждал от нее хоть каких-нибудь известий, в тщетной надежде хватая трубку при первом же звонке), а потом проглотил горсть снотворных таблеток и через пять минут позвонил свояченице. Когда Анна и Роберт почти на руках втащили его в больницу, он уже ничего не видел и не слышал.
— Ну, — сказала Анна, втягивая носом набрякший сыростью воздух зимнего утра, — ну и ну!.. — Было семь часов, и у проносившихся мимо машин еще горели фары. — Мы были на свадьбе и чуть не побывали на похоронах.
Роберт никогда не питал к Гарольду Эдвардсу ни малейшей симпатии и нисколько за него не испугался. Он зевнул.
— Я позвонила Маргарет сообщить, что он вне опасности, и знаешь, что она мне сказала?
— Чего не знаю, того не знаю.
— Что овдоветь проще, чем получить развод.
Роберт оглядел обсаженную дубами улицу.
— Довольно-таки кровожадное заявление.
— Она постоянно говорит такие вещи, Роберт. — Анна потянула его за рукав к их машине. — Поедем домой.
— Она думает к нему вернуться? После такого проявления любви?
— Спроси у нее, — сказала Анна. — Я сделала что могла. А теперь немного вздремну и уеду в Порт-Беллу. Вчера должны были начать работу кровельщики.
— Кровельщики? Неужели ты не кончила крышу?
— Пришлось ждать черепицы, — сказала Анна. — Есть только один сорт английской черепицы, по-настоящему безупречный…
— И никакая другая не годится, — перебил Роберт. — По-моему, этот дом никогда не будет кончен.
— На это требуется время, — сказала Анна. — Да, кстати. Я все-таки не беременна.
— Что же, — сказал Роберт негромко, — мы ведь не так уж давно женаты…
Анна так хочет ребенка! Может быть, это его вина. Может быть, он слишком щедро растрачивает себя на стороне, и его жена остается бесплодной. Он подождет еще год, а тогда, дал он себе слово, не будет спать с другими женщинами до тех пор, пока его жена не забеременеет… (Иногда ему снился младенец, всего в его ладонь, но похожий на него как две капли воды, в пеленках и с усами.)
Из конторы Роберт ушел рано. Его все время клонило ко сну.
— Иди-ка домой, — сказал Старик. — Увидимся за обедом.
И вот в его распоряжении оказался весь день, который нечем было занять. Он нашел вазу мандаринов, унес один в гостиную и принялся неторопливо его чистить, с удовольствием вдыхая острый приятный запах эфирного масла, брызгавшего из шкурки. Он бросил ее в пепельницу, положил ноги на кофейный столик и принялся есть дольку за долькой…
Потом в комнату вошла Маргарет.
— Почему ты тут? — спросила она. — А где Анна?
— В Порт-Белле. А я вернулся домой, потому что хочу спать.
— Все хотят. — Она шлепнулась на стул, не потрудившись снять пальто из верблюжьей шерсти. — Мне очень неприятно, что мой бывший муженек продержал вас на ногах всю ночь.
— Ну, — сказал Роберт, — ну…
— Он рассчитывал, что его спасут.
И едва не просчитался.
— Анна всегда все делает как надо. Он поэтому и позвонил ей, а не своим.
Роберт отщипнул еще одну дольку.
— К счастью для себя.
— Роберт, ты не съездил бы со мной? Я хочу забрать кое-какие платья, пока Гарольда прокачивают.
— По-моему, его уже прокачали.
— Ну, как-то его еще там лечат. Послушай, помоги мне, а потом мы можем вместе поехать обедать к папе.
Роберт медленно встал, протянул было руку к шкурке мандарина, потом решил оставить ее в пепельнице.
Солнце так и не появилось в небе. Иногда свет становился ярче — порой даже настолько, что металлические предметы начинали поблескивать. А иногда в вышине желтой луной ненадолго повисал солнечный диск. Но туман окутывал все, он льнул к домам, словно был их порождением, висел на деревьях, как бороды мха. Сырой воздух был пропитан запахом горящего торфа, резким извечным запахом.
— Вот так, наверно, пахнул мир после сотворения! — Маргарет сморщила нос и чихнула.
— В феврале всегда так, — рассудительно сказал Роберт.
— Чудная погода для самоубийства. Теперь я понимаю Гарольда.
— Перестань острить, — сказал Роберт. — Да это и неостроумно.
Она всем телом повернулась на сиденье.
— Роберт… — Она говорила так тихо, что он еле разобрал слова. — Я по-другому не умею.
Он чуть было не остановил машину, чтобы обнять ее.
— Ничего, лапочка. — Он сам удивился нежности своего голоса. — Тебе пришлось нелегко, и все это знают.
— Ты знаешь, что сказал папа? Когда я вернулась?
— Чего не знаю, того не знаю.
— Он засмеялся. Вот пойми. Никаких нотаций. Никаких «у тебя есть долг по отношению к мужу» и прочего. Даже «ты меня огорчила» не сказал.
— Может быть, он считал, что говорить тут нечего.
— Когда он кончил посмеиваться — я уже чувствовала себя дура дурой, а не страдающей героиней, — знаешь, что он сказал? «Он тебе не нравится, и я не собираюсь требовать, чтобы ты жила с ним».
— Ну и что тут плохого?
Он остановил машину перед небольшим домом с желтым оштукатуренным фасадом.
— По-моему, ничего, — сказала Маргарет.
В курящемся сером тумане они взбежали по ступенькам, выложенным голубой плиткой, мокрым и скользким.
В квартире было холодно, как на улице. Гарольд открыл настежь четыре окна.
— Может, он хотел броситься вниз, как по-твоему? — Маргарет включила отопление на полную мощность, а кроме того, зажгла в кухне духовку, оставив дверь открытой.
— Скоро станет совсем тепло, — сказал Роберт. — Ведь комнаты маленькие.
Он достал чемоданы, и она начала укладывать в них платья. Через полчаса были уложены три чемодана, а квартира совсем прогрелась. Они сняли пальто.
— Что еще?
— Я пришлю кого-нибудь завтра. — Маргарет расхаживала по комнатам, водя пальцем по запылившейся мебели. — Когда я решила уйти, то в последние дни все переметила. — Она приподняла серебряную лампу. Снизу на подставке алело пятнышко лака для ногтей. — Вот видишь?
— Я что-то не понимаю.
— Целый день я все рассортировывала. Подарки от его родственников я собрала в столовой, а мои — в гостиной и спальне. То, что перенести было нельзя, я метила лаком или мелом. — Резким движением она перевернула стул, показав большое, выведенное мелом «М». — И знаешь что, Роберт? Вся эта дрянь мне ни к черту не нужна. Просто надо было чем-то заняться.
— Ты аккуратна, как Анна, — сказал Роберт. — И такая же дурочка.
Они оба засмеялись и смеялись гораздо дольше, чем заслуживали эти слова. В лицо им бил жар духовки, окна запотели. А потом они оказались в кровати, в большой незастеленной двуспальной кровати. Подушки еще хранили отпечаток головы Гарольда, одеяла так и валялись на полу, куда их скинул Гарольд.
Господи, подумал Роберт, это же запах Гарольда! И он локтем столкнул подушку на пол…
Оба молчали, почти не дыша. Потом все в том же безмолвии их тела содрогнулись. Он ясно расслышал хруст суставов. «У меня или у нее?» — подумал он. И не мог разобрать. Они были единым целым. В глазах его плясали знакомые огоньки, знакомые краски — он знал их все и знал наизусть. «Я оглох, — подумал он. — Так не может быть. Я бы слышал стук сердца или свист воздуха у меня в горле».
