На ней был светло-зеленый брючный костюм, в котором она казалась девочкой, нарядившейся в мамино платье. Он очень пошел бы Кэрол Ломбард, подумал Роберт, но на толстой итальянской девчонке выглядит смешно. Анна не допустила бы такого промаха… но Анна и в брючном костюме была бы красавицей.

— Послушай, — сказал он, — еще вчера у меня был медовый месяц и никаких забот, разве что не сразу решишь, в теннис мы хотим играть или в крокет.

Она ехидно улыбнулась.

— И ты совсем-совсем не рад?

— Конечно, нет.

— Держу пари, ты подыхал с тоски. — Она ухватила крутой завиток волос, растянула во всю длину и отпустила. Он сразу вновь свернулся кольцом.

Роберт ответил сухо:

— Нам там так понравилось, что мы хотим купить этот отель.

Маргарет придушенно хихикнула.

— С тобой не соскучишься, зятек! Так вот почему Анна кинулась к папе.

— Ламотта прошел к нему еще раньше.

Маргарет подняла брови — густые, мохнатые, они почти срослись на переносице.

— Как это я не сообразила! Можно подумать, что они любовнички.

Роберт недовольно нахмурился.

— Не нравится?

— Да нет, черт подери. Болтай что хочешь.

— Ламотта ему предан. — Она покусала губу. — Это бесспорно. Преданный коннетабль… видишь, я училась в школе и уснащаю свою речь умными словечками.

— Попробуй помолчать.

— Роберт, — сказала она, — почдем посидим на веранде.

— С какой стати?

— А мы оба такие дураки, что больше нам и делать нечего.

Они сидели на веранде, и Роберт думал, что она очень похожа на Бетти. Раньше он этого не замечал, но в овале лица у них было что-то общее.

В это жаркое июньское утро, покачиваясь в качалке среди папоротников, Роберт вдруг задумался о Бетти. А что она делает днем? Он не имел ни малейшего представления. Он же виделся с ней только по ночам.

Своего медового месяца они не возобновили. После переговоров, длившихся не одну неделю, Старик все-таки сумел купить отель в Порт-Белле, и Анна была довольна. Она принялась методично обдумывать перестройку, делая заметки, набрасывая эскизы.

Роберт вновь начал работать. Теперь он каждый день обедал со Стариком у «Гэлетина». Латунные лопасти вентиляторов под потолком лениво шевелили густой воздух.

— Опять будешь есть гамбо?

— Да, — сказал Роберт.

— Я так и не нашел вкуса в кэдженских блюдах.

— Наверное, я кэджен, — сказал Роберт.

— Во всяком случае, по виду похоже, — согласился Старик. — Дело в том, что я не люблю жратвы бедняков. Не люблю гамбо, не люблю фасоли, не люблю риса со свининой.

Почему слово «кэджен» несло в себе запах маслянистых проток и гниющей скорлупы креветок? Роберт сказал:

— Все это вкусно, если человек голоден.

— Когда-то мне и сомятина казалась вкусной. Так и отдает илом Огайо, а я только пальчики облизывал.

— К чему привыкаешь, то и нравится, — не сдавался Роберт, — и будет нравиться до конца жизни.

— Ну и на здоровье, — сказал Старик. — Раз у тебя такой вкус… Сколько же сейчас времени? — Старик вынул карманные часы. В ящике его комода их валялось десятка полтора. Но эти были новыми — на крышке сверкало солнце, выложенное из рубинов и бриллиантов.

— Вам нравятся часы, верно? — сказал Роберт.

— Вот у меня такой вкус, — сказал Старик. — Ну, пошли работать.

Дни Роберта текли размеренно и упорядоченно. Каждое утро в семь часов за ним заезжал лимузин Старика, в семь пятнадцать лимузин подъезжал к дому Старика, в семь тридцать они со Стариком входили в контору. Каждый день. За исключением воскресенья, когда он шел с Анной к мессе. Это были пыльные, потные летние дни в густой жаре безветренного города на большой реке. Во всех углах жужжали вентиляторы. Белый пудель Анны, еще щенок, попал под лопасти большого напольного вентилятора, и его ярко-алая кровь забрызгала голубой китайский ковер. А Старик предпринял реорганизацию своих дел и создал «Эспленейд энтерпрайзез инкорпорейтед», просто чтобы чем-нибудь занять Роберта.

Роберт все время испытывал усталость. Его лихорадило, голова непрерывно побаливала. Его томила странная отчужденность, словно он жил вне себя, но рядом, как собственная невидимая тень. Утром, когда он шел к машине, по мощенной кирпичом дорожке шагали два Роберта. Когда он открывал дверцу, за ручку брались две руки. Он даже ловил себя на том, что отодвигается, чтобы дать место своей тени.

Каждый день он просыпался еще до рассвета, изнемогая от жары двуспальной кровати. Он уходил в гостиную и снова засыпал на диване. В июле кожа у него пошла красными пятнами. Анна тотчас установила еще два вентилятора — от их гудения содрогался дом. Роберт, как от него и ждали, сказал, что чувствует себя заметно лучше. Красные пятна покрылись беловатой коростой, начала шелушиться. И не проходили.

Как-то утром в августе, когда Роберт стоял перед магазином Старика, оттягивая начало делового дня, он увидел Бетти. Она проехала в машине. Он был уверен, что узнал ее, и в следующие дни так же медлил перед дверью в надежде, что она проедет еще раз. Она так и не появилась. Иногда он видел ее во сне — снова и снова одно и то же. Она стояла в дверях подвала в тени бумажной шелковицы с широкими, как зонтик, листьями.

Может быть, он просто вспоминал это, а не видел во сне. Ему становилось все труднее различать сон и явь.

Часто у него возникало такое чувство, словно в его безупречном домике живет кто-то другой. Кто-то другой каждое утро отправляется на работу, каждый вечер возвращается домой. Кто-то другой ласкал гладкую кожу его жены и испытывал судорогу страсти.

Но Бетти позвонил Роберт, и Роберт сказал ей; «Я приеду сегодня в десять», и Роберт стоял в темноте и смотрел на очертания огромных листьев шелковицы на более светлом фоне неба. И ждал, когда отворится дверь.

Потом, подъезжая к своему дому, он подумал: я женат три месяца.

Анна сказала:

— Ты чем-то недоволен.

— Я просто устал, — ответил он. — Вот приму ванну, и все пройдет.

Он сидел в горячей воде, отходя после требовательных, жадных объятий Бетти, и думал: я женат три месяца. Только представьте себе. У меня есть кукольный дом и кукольная жена. Взгляните-ка на ее белый пеньюар, весь в прошивках и прошивочках.

Он встал и встряхнулся, как мокрый пес. Аккуратно, не нагибаясь, он вытер подошвы о коврик. Потом еще раз встряхнулся и вышел из ванной.

— У тебя такой прохладный вид, — сказала Анна.

— Я иду на кухню. По-моему, мне хочется есть.

Капли воды, высыхая, щекотали кожу. Чудесно. В холодильнике он нашел салями и нарезал ее. По кухне разлился запах чеснока. Вошла Анна. Он вдруг бросил салями и нож и потянулся к ее хрустящему пеньюару. Он заметил, что смеется: может, чеснок в самом деле помогает, как говорят старухи.

Он отправился к портному Старика и к поставщику его рубашек. «Шелковые рубашки», — распорядился Старик. «У меня от них кожа чешется», — заспорил Роберт. «Шелковые рубашки», — категорически повторил Старик.

И вот он стоит, пока с него снимают мерку для рубашек, которые он терпеть не может. Полюбуйтесь на меня, думал он, уходя. Полюбуйтесь.

Начался дождь — внезапный сентябрьский ливень: струи воды и зигзаги молний. Мимо медленно ехало такси. Роберт ухватился за ручку и впрыгнул внутрь. Лишь несколько капель успело упасть на плечи его белого полотняного костюма.

— Эспленейд, пожалуйста… Нет, погодите.

Он быстро распахнул дверцу. На тротуаре стояла женщина. Она еще не успела опустить поднятую руку, ее губы складывались в разочарованное «о!».

— Прошу прощения, что перехватил у вас машину! — крикнул Роберт. — Вам куда?

— Угол Канал-стрит и Бургунди. — Она говорила с легким акцентом.

— Я подвезу вас, если хотите.

Женщина заколебалась и посмотрела по сторонам.

— Послушайте, — сказал он, — я ведь не стану промокать до костей, чтобы показать, какой я джентльмен.