Роберт сказал вслух:
— Если утопить здесь труп, так его никто не найдет. Но только не на этот раз. И не меня.
Город был уже близко. Впереди маячили две машины. Он обогнал их, ревя клаксоном. Третью — большой, песочного цвета «студебеккер» — он обошел, забыв про всякую осторожность, и заметил встречный автомобиль, только когда тот проскочил мимо на расстоянии какого-нибудь дюйма. Он просто увидел мелькнувшее слева светлое пятно, услышал обрывок крика. Словно взлетел и растаял клочок дыма.
— Sainte Vierge! — громко прошептал он. — Пресвятая богородица!
По ногам потекло что-то горячее. Он содрогнулся от внезапного облегчения, форд рванулся влево, два колеса сорвались с бетона. Машина накренилась, подпрыгнула, осела на рессорах. Что-то царапнуло снизу, заскрежетал металл. Роберт притормозил и вырулил на шоссе. Через минуту он осознал, что у него под ногами растекается лужица, а обивка сиденья под ним вся мокрая.
К девяти часам он был в Новом Орлеане. Почему-то он начал считать церкви: епископальная, две баптистские, храм христианской науки… Итого четыре церкви в трех кварталах по Клейборн-авеню. Как интересно! На этой улице церквей, наверное, больше, чем на любой другой. За исключением разве что той части Канал-стрит, где живет Старик. К черту Старика! Он свернул на свою улицу и увидел гараж с открытыми воротами — уезжая, он их не закрыл. Когда это было?
Он занимал второй этаж двухквартирного дома. Когда он поднимался по черной лестнице, с маленькой, затянутой сеткой веранды его окликнула хозяйка:
— Вы что, захворали, мистер Кайе?
Он глубоко вздохнул и ответил:
— Нет, ничего, только устал. Работал, вот и устал.
— Вам ничего не нужно? — В ее голосе слышался горячий интерес. Она изливала материнские заботы на все, на что могла, начиная от цветов и кончая своими вечно больными кошками. — Хотите, я принесу льда?
Она очень гордилась своим электрическим холодильником. У него в квартире был только холодильный шкаф.
— У меня еще осталось, спасибо, — ответил он и закрыл за собой дверь, прежде чем она успела взбежать по лестнице.
В кухне он расстегнул брюки и сбросил их на пол. Потом снял рубашку и нижнее белье.
На плите стоял белый эмалированный кофейник. Когда он им пользовался? Неделю назад. Он приподнял крышку — только сухой коричневый осадок на дне. В раковине лежали две грязные чашки, на сушилке желтело пятно. Откуда оно? Он ничего желтого не помнил. Он открыл дверцу холодильного шкафа — ему в нос ударил кислый, противный запах. Фарфоровые стенки покрывала темно-зеленая плесень.
Надо устроить тут чистку.
Паркет в столовой стал серым от пыли. Вокруг сдала только три стула. Их же должно быть четыре?..
В квартире было жарко и душно. Он начал открывать окна. Почему опущены все шторы? Этой бабе внизу обязательно надо забираться сюда тайком и опускать их. Бережет свою драгоценную мебель. Вот эти, например, плетеные стулья — сядешь, и обязательно какой-нибудь прут ткнет тебя в спину. Стеклянный абажур настольной лампы треснул — тонкая, как волосок, линия змеится по краю. Вот-вот кусок отвалится. А эта ваза с розовыми перьями… Роберт взял ее и унес в гостиную. Перья мягко покачивались, выбрасывая завитушки пыли. В гостиной он поставил вазу в стенной шкаф, где не было ничего, кроме паутины. Он принялся пересчитывать белые коконы с яйцами. В жизни столько не видел! Когда из них вылупятся пауки, они весь дом заполнят.
Унесенный пауками… он увидел, как они тащат его на мохнатых спинах, точно победившая команда — своего тренера. Может, я сумею их обучить…
Из распахнутых окон потянуло сквозняком, воздушная волна обдала его обнаженное тело. Обгорел-таки — он провел рукой по лицу, — отвык долго бывать на солнце. Роберт посмотрел на руку выше локтя. Там, под рукавом, она была укрыта от солнца. А у меня совсем белая кожа, подумал он, вглядываясь в заросли черных волосиков. Стало быть, мой папаша все-таки был белый.
(У него вышел жуткий скандал с матерью, когда он был еще совсем сопляком: «Вот на спор, отец у меня был черномазый, вот на спор!» Мать закатила ему такую оплеуху, что он отлетел к стене с разбитой губой. Она ушла, а он завопил, испугавшись вида своей крови, испугавшись своих слов. Испугавшись всего, что злобно глядело на него из всех углов.)
Роберт вошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Так обгорел, что не побреешься. Щегольская чаша для бритья — подарок Старика. Он приподнял металлическую сетку на окне и выбросил чашу во двор. К черту Старика.
Он посмотрел на часы. Было десять.
— Уйду, — сказал он скачущей по циферблату секундной стрелке. — Подыщу другую работу.
Спиртные напитки он прятал в платяном шкафу. Бутылка кукурузного виски исчезла. Опять хозяйка стащила. Что же осталось? Не так много. Одна неоткупоренная бутылка «Чивас регал». Он осторожно поставил ее на середину кровати, потянулся к телефону и набрал домашний номер Старика.
В трубке раздался девичий голос — он совсем забыл про дочек.
— Это Роберт Кайе. — Он старался говорить медленно, чтобы она все разобрала. — Передайте, пожалуйста, вашему отцу…
— Он дома. Я сейчас его…
— Не надо, детка. — Это слово вырвалось у него случайно, оно было неуместно. Он хотел быть безупречно официальным и вежливым. — Скажите ему, что я сейчас приеду. И все.
Он положил трубку, потом опять снял и набрал другой номер.
— Можно Бетти? — Он ждал, устремив глаза на бутылку.
— Приветик, — раздался резкий, металлический голос.
— Лапочка, рядом со мной стоит бутылка «Чивас регал».
— Роберт, как мило, что вы позвонили.
По ее тону он догадался, что рядом с ней мать.
— Сегодня встретимся?
— Я, пожалуй, лягу нынче рано, Роберт, — сказала она. — Мы с мамой устали.
— Через час?
— Да, что-то в этом роде.
Он откинулся на подушки — времени у него было достаточно. До ее дома на Клейборн-авеню всего пять минут езды. Очень удобно, когда твоя девочка живет по соседству. Два последних дня уходили в глубины памяти, кровь, ударившая в голову, уносила их прочь.
Как всегда, он оставил машину у незастроенного участка на Джина-стрит и, взяв пакет с бутылкой под мышку, направился к большому белому дому на углу. Пройдя через калитку, которая никогда не запиралась, он оказался в саду, заросшем гибискусом, бумажной шелковицей и хедихиумом с поникшими розовыми цветами. Его щеку задел влажный перистый лист папоротника. С них всегда течет, даже в самую сухую погоду, черт бы их побрал. Он встал у мирта и, рассеянно постукивая пальцами по гладкому стволу, начал ждать, когда откроется дверь подвала.
В первый раз он пришел сюда год назад с Элом Стивенсом. Они познакомились на ипподроме. Эл вертелся коло конюшен — он был невысок, темноглаз, служил и муниципалитете и приходился дальним родственником мэру. «Вам нужно нечто такое-эдакое, мой друг. И я могу вам это предложить. Ничего подобного вы еще не видели».
Так он познакомился с Бетти.
Роберт не мог понять, почему он терпеливо стоит в темноте и ждет. Ведь так просто найти себе девочку — в притоне, в кино, на трамвайной остановке. Просто на улице. Как тогда на Жиро-стрит. Он ходил туда к букмекеру и на этот раз обогнал женщину в зеленом платье и с коротко, по моде, подстриженными темными волосами. Что-то в ней было такое… Он быстро ушел вперед, чтобы потом пойти ей навстречу. Он прошел мимо нее, почти не глядя. Но теперь он был уверен. Повернувшись на каблуках, он зашагал следом за ней. Она остановилась у витрины, и он остановился рядом. «Это греческий ресторан, — сказал он. — Может быть, вам нравится, как готовят греки?» Она улыбнулась медленной улыбкой. Он помнил, как она сказала, что ей сорок пять лет и что она бабушка. Он не поверил — на вид ей было двадцать пять. У женщин бывают всякие странности. Ну, вот и у нее была.
Так почему, если кругом столько женщин, он стоит сейчас в сыром саду и ждет, когда откроется дверь? Что в ней такого особенного, что он притащил бутылку очень дорогого, настоящего шотландского виски? За «Чивас регал» платят бешеные деньги, а тут вонючий подвал, продавленная кушетка, два мутных грязных стакана и, может быть — может быть! — несколько кусочков льда, если ей удастся стащить их на кухне.
