Много позже Толмачев узнал результаты двух ночных ударов по Бухаресту: уничтожены корпуса военных предприятий - завода и фабрики, разбит ряд крупных административных зданий. Стамбульский корреспондент английской газеты «Таймс» писал: «Интенсивные действия советской авиации заставили румынское правительство перенести свою столицу из Бухареста в Синаю».
А в сообщении Совинформбюро эти полеты были отмечены всего одной строчкой: «Наша авиация произвела ночной бомбоудар по Берлину и Бухаресту». Эта строчка стала словно перекличкой между балтийскими и черноморскими летчиками.
Во власти стихии
Летчик Евгений Сазонов со штурманом Сашей Емельяновым и стрелками Бутенко и Яровым рано утром вылетели на разведку. Через полтора часа было получено радио: «Возвращаюсь на одном моторе». Еще через 20 минут - новое сообщение: «Хвоя, квадрат…». «Хвоя» - это сигнал о вынужденной посадке. Значит, отказал и второй мотор. Другой причины быть не могло: решиться сесть в море на большом металлическом самолете сможет далеко не каждый летчик, разве уж когда не остается никакой возможности протянуть еще хотя бы километр. [166]
Это был первый случай вынужденной посадки на ДБ-3ф в море. Мы знали, что даже при благополучном приводнении, если самолет не развалится, не получит больших пробоин, продержаться на плаву он может минут десять, не больше. Этого времени хватает лишь на то, чтобы вытащить резиновую лодку и надуть ее. Но бороться со стихией в открытом море в маленькой лодке экипажу нелегко.
И мы, разумеется, заволновались.
Квадрат посадки оказался на траверзе горы Опук, южнее Керчи, недалеко от берега, занятого врагом. Поэтому на поиски послали три МБР-2 в сопровождении истребителей «аэрокобра», следом вылетело два наших «бостона». Прошло часа три, возвратились «бостоны» - ничего не обнаружили. Одному из них пришлось принять бой с двумя Ме-110. Правда, бой был скоротечным - «мессера» предприняли всего одну атаку и ушли.
После обеда в штаб вызвали наш экипаж. Погода начала портиться, задул свежий норд-ост. Теперь на море, понятно, поднимется волнение, особенно в районе Новороссийска, но искать экипаж все равно надо.
И мы на новеньком «бостоне» поднялись в воздух. Взяли с собой аварийный пакет с продовольствием и пресной водой, чтобы сбросить при обнаружении экипажа, сразу после взлета связались с катером-охотником, который в полной готовности стоял в Геленджике.
В районе поиска ветер уже разыгрался вовсю, на волнах появились белые «барашки». Предыдущие экипажи ходили галсами с востока на запад и обратно, приближаясь постепенно к берегу Керченского полуострова или удаляясь от него. И я подумал: при полете перпендикулярно волне маленькую лодку за гребнем вряд ли заметишь; в лучшем случае она только мелькнет - и снова исчезнет. Если же ходить вдоль волны, - лодку можно увидеть издали. Кроме того, при полете с юга на север мы каждый раз выходим на видимость береговой черты, что позволяет уточнить правильность расчета галсов, а в море такой возможности нет. Высказал свои соображения Уткину, он со мной согласился.
Уже два часа мы «утюжили» воздух. Сильный ветер все время сносил нас на запад, приходилось вносить коррективы в расчеты. От длительного мелькания волн при полете на малой высоте начало рябить в глазах, гребешки волн стали казаться лодками, я даже несколько раз подворачивал самолет на такую «лодку», но она сразу таяла [167] при приближении. А, кроме того, надо было поглядывать и за небом, - недалеко был аэродром врага, где базировались истребители.
Когда уже были утрачены, казалось, всякие надежды, вдруг впереди, чуть левее курса, мелькнуло ярко-оранжевое пятно. Мелькнуло - и провалилось в пучину. Лодка! Оранжевая лодка!
- Пять лево! - крикнул я Уткину. - Приготовиться к сбрасыванию! - Это уже команда Виктору Бондареву, радисту, у которого находится аварийный пакет.
Уткин подвернул влево, и я снова увидел оранжевую точку, которая приближалась к самолету, - теперь уже точно по курсу. Лодка! Я уже вижу людей в ней, они тоже заметили самолет, машут руками.
- Витя, внимание!
- Есть, внимание! - отвечает Бондарев.
Огненно- яркая надувная лодка на фоне темной воды видна хорошо. Вот нос самолета приблизился к ней.
- Бросай! - кричу Бондареву.
- Бросил!
Под самолетом вспыхнул небольшой парашютик, и я вижу, как пакет, покачиваясь, опустился рядом с лодкой.
- Точно бросили! - кричит Бондарев.
- Добро, - спокойно говорит Уткин.
- Разворачивайся на лодку, я брошу им вымпел.
Уткин лег в вираж, а я торопливо пишу записку: «Ждите, будем наводить катер. Уткин, Коваленко». Засовываю записку в алюминиевый патрончик парашюта, защелкиваю крышечку. Снова навожу самолет. Бросаю.
Теперь - на Геленджик. Нужно строго выдержать курс и скорость, чтобы потом от точки выхода на берег уточнить местонахождение лодки.
Катер- охотник, получивший наше радиосообщение, уже покачивался на выходе из Геленджикской бухты. Я уточнил курс, расстояние, передал на катер. Увидел, как взбурлилась вода за его кормой: катер устремился вперед. Мы еще несколько раз прошли над ним, я уточнил курс -идет точно. Нам пора домой - мало осталось горючего, но мы еще раз проходим прямо по курсу катера, идем в море минут пятнадцать и снова находим лодку. Делаем над ней круг и только после этого берем курс на аэродром. Погода между тем быстро ухудшалась: ветер крепчал, наползала низкая облачность.
Возвратившись, мы с нетерпением ждали сообщения из Геленджика: как там катер-охотник? Но звонок раздался [168] только вечером. Он не обрадовал нас: катер возвратился ни с чем, из-за сильного волнения моря лодку найти не удалось.
…Четверо на лодке несколько раз видели невдалеке МБР-2 и «бостоны». Знали, что их ищут, и не волновались. Особенно укрепилась уверенность, когда мы сбросили питание и воду, а затем и вымпел с запиской. Первое, что они сделали, это вволю напились пресной воды, которая показалась необыкновенно вкусной. Затем стали ждать катер. Но катер не пришел. Наступила ночь. Сильный ветер относил лодку на запад, возможно, на северо-запад, могло прибить и к вражескому берегу. Поэтому решили непрерывно грести против ветра, к кавказскому берегу. Надеялись, что утром снова появятся самолет или катер.
К третьей ночи надежда на приход катера начала угасать. Ветер поутих, грести стало легче, но иссякли запасы продовольствия, пресной воды. Силы людей быстро таяли. Отдыхали и спали по очереди.
Среди ночи случилось несчастье: стрелок Яровой во время гребли уронил свое весло - резиновую «лапу», которая одевается на руку. В темноте весло мгновенно затерялось, возможно, затонуло. Пришлось грести просто руками. Сначала это не представляло особых неудобств, но вскоре соленая морская вода начала разъедать кожу. Гребля превратилась в муку. Но никто не жаловался. Терпели.
Первым начал сдавать командир - Евгений Сазонов. Он был старше и крупнее всех - эдакий цветущий здоровяк-блондин, но за трое суток очень изменился: губы потрескались, руки кровоточили. Держался мужественно, своей вахты никому не уступал, но Саша Емельянов видел, что командиру очень трудно.
Бутенко и Яровому было, наверное, только чуть за двадцать. Оба рослые, атлетического сложения. Держались хорошо. Яровой старался незаметно подменить командира на гребле, наверное, чувствовал вину перед товарищами за потерянное весло.
Наступила пятая ночь. Стихия утихомирилась. Они гребли в одном направлении - на восток, на восток. Ориентировку давал штурман: днем - по солнцу, ночью - по звездам. Благо, у него на руке сохранились штурманские часы, которые не пропускали воду, шли надежно.
В эту ночь поднялась температура у Сазонова. Он начал бредить. Возле него сидел Бутенко, прикладывал ко [169] лбу компрессы, держал крепко, чтобы командир в горячке не вывалился за борт. Гребли Емельянов и Яровой. Уже больше суток экипаж ничего не ел. Поймали медузу, но она оказалась абсолютно несъедобной.