Несколько раз в неделю я заезжаю на машине за моим бойфрендом Джеком. Иногда, когда он задерживается на работе до упора и должен закрывать двери, я представляю себе, как мы резвимся в кабинете его босса, хотя ни разу этого не делали. Но ведь девушка вправе пофантазировать, правда?

Босс Джека – сенатор. Точнее, преуспевающий адвокат и будущий сенатор. И Джек, мой бойфренд, трудится штатным сотрудником в его избирательном штабе. А еще он студент, пишет диплом по экономике. Что практически не оставляет нам времени для общения, потому что к концу дня он настолько измотан, что валится на диван и засыпает через секунду после того, как сбрасывает ботинки. Рано утром Джек просыпается и бежит на занятия. Так что у нас не остается времени даже на короткий секс.

Уверена, не нужно вам объяснять, что я об этом думаю.

В общем, я мысленно выбираю роль верной подружки и планирую все до мельчайших подробностей. Тщательно выбираю наряд. Чулки и туфли на высоком каблуке и мой любимый двубортный плащ цвета хаки, как у Анны Карины в годаровском фильме «Сделано в США». Под плащом – нижнее белье. Например, прозрачный черный бюстгальтер, такие же трусики и того же цвета пояс и подвязки. Или нет, лучше обойтись без лифчика, ограничившись белыми гольфами и розовыми трусиками в горошек, при виде которых мой бойфренд впадает в восторг. Или с голыми ногами, но на шпильках и в облегающей шелковой комбинации телесного цвета, или в полупрозрачном шифоновом платьице. Но губы непременно накрашены ярко-красной помадой. Без нее – никак. Губная помада – лучшая подруга девушек.

Избирательный штаб находится в центре города, даунтауне. Окна у него – со всех четырех сторон, а в помещениях круглые сутки горит свет, чтобы с улицы был виден ряд одинаковых красных, белых и черных плакатов, приклеенных изнутри к стеклам. На плакатах изображен босс Джека, а ниже крупным шрифтом написано: ГОЛОСУЙТЕ ЗА РОБЕРТА ДЕВИЛЛЯ.

Поэтому единственное место, где можно найти уединение, это чулан со швабрами, туалет или кабинет, которым Боб – он любит, когда все называют его Боб – пользуется, когда появляется в штабе, то есть не слишком часто. Кабинет расположен в задней части здания, рядом с выходом на автостоянку, поэтому Боб может входить и выходить, минуя главный вход.

Готова поспорить, в штабе найдется, по крайней мере, несколько человек, у которых есть такая причуда – потрахаться в рабочее время в чулане или туалете, рассчитывая, что их там не застукают. Но я не отношусь к их числу, тем более что у нас есть место, где можно спокойно заняться этим делом. И вообще, Джек обычно впускает меня через заднюю дверь, ведущую прямо на стоянку, где я оставляю машину, а кабинет его босса… находится рядом. Считаю необходимым повторить это еще раз, потому что не хочу быть превратно понятой: на самом деле мы никогда этого не делали.

Более того, никогда не обсуждали такую возможность. Я даже не уверена, что он в курсе моих фантазий. Но в фантазиях, как только мы с ним оказываемся в кабинете, как только дверь закрывается и гаснет свет, а все поцелуи и объятия заканчиваются, я беру инициативу в свои руки.

Я толкаю Джека в грудь, он опускается в кресло – обтянутое плюшем кресло Боба на колесиках, – и мы занимаемся сексом прямо в нем, в этом «средоточии власти». Я прошу не вставать, не прикасаться к себе, не шевелиться и устраиваю короткий сеанс стриптиза, чтобы немного покрасоваться перед ним.

Сначала я развязываю пояс плаща и позволяю одежде чуть немного соскользнуть с плеч, чтобы Джек мог увидеть мою обнаженную кожу. Затем быстро распахиваю одну полу, прижимая вторую крепко к телу, давая возможность заметить трусики. После этого поворачиваюсь к бойфренду спиной, позволяю плащу соскользнуть на пол, наклоняюсь вперед и прикасаюсь к большим пальцам ног, чтобы Джек понял, что именно получит, если будет хорошим мальчиком и станет делать то, что от него требуется.

Член обретает твердость еще до того, как я снимаю с него трусы.

Мне видно, как он напрягся и выпирает под натянутой тканью.

Затем наступает время телесного контакта. Но Джеку по-прежнему приказано ни к чему не прикасаться, ничего не трогать. Я занимаю позицию перед креслом, спиной к нему, и, оседлав ноги Джека и взявшись за подлокотники кресла, то быстрее, то медленнее трусь ягодицами о его пах. Затем опускаюсь ниже. Стискиваю ягодицами его член, сжимаю как можно крепче, чувствуя, как он набухает еще больше…

Но я несколько отвлеклась. Дело в том, что я не имею никакого отношения к «Обществу Жюльетты» и к людям, в нем состоящим. Я не откликалась на объявления и не ходила на собеседования, чтобы туда попасть.

Скажем так, у меня есть талант, убежденность и голод. И меня заметили.

Мы могли бы до хрипоты спорить, что главнее, природа или воспитание, но этот мой талант отнюдь не врожденный.

По крайней мере, мне об этом неизвестно. Скорее, это нечто такое, что я в себе открыла.

Наверное, он у меня давно. Просто до поры до времени дремал, спрятанный в глубины моего «я», и лишь недавно дал о себе знать.

Но и открыв это, не знаю, с чего начать рассказ, как объяснить то, что случилось в тот вечер? В первый вечер, когда я узнала про «Общество Жюльетты».

Первое, что мы услышали на лекции по киноискусству, было следующее.

Сюжет всегда зависит от действующего лица. Всегда, всегда, всегда – без каких-либо исключений.

Любой преподаватель сценарного мастерства, не зря получающий деньги, скажет вам то же самое и заставит повторять эту истину раз за разом, пока вы не запомните ее, как собственное имя. Это главный принцип, управляющий вымышленным миром, такой же непреложный, как теория относительности Эйнштейна.

Без него распадается ткань сюжета.

Возьмите любой классический фильм (да и вообще любой фильм), проанализируйте его, разложите по полочкам – и вы поймете, что я имею в виду.

Например, «Головокружение» Хичкока, фильм, который любой студент вроде меня предположительно должен знать досконально. Актер Джимми Стюарт создал образ детектива по имени Скотти, чей упрямый, наивный поиск истины вместе со страхом высоты и граничащей с некрофилией одержимостью мертвой блондинкой и стали причиной того, что он пал жертвой искусного заговора, – можно сказать, его ахиллесовой пятой.

Предположим, что на месте Скотти оказался бы полицейский-сладкоежка. Что, кстати, даже реалистичнее. Но такой ход не сработал бы. Герой был бы копом, которого неумолимо тянет к киоску с пончиками, а не к роковой женщине, – и фильм у Хичкока точно бы не получился.

Теперь вы поняли. Сюжет зависит от действующего лица.

Рассмотрим другой пример. «Гражданин Кейн». Кинокритики обожают называть его величайшим произведением мирового кинематографа, и это действительно так. Подтекст, режиссура, работа оператора, мизансцены и все прочее делают его величайшей картиной, а не фоном для скрытой рекламы продукции «Майкрософта», «Крайслера» или чипсов компании «Фрито Лей», как это бывает во многих современных фильмах.

Итак, «Гражданин Кейн». История медиамагната Чарли Фостера Кейна. Человека, ставшего жертвой собственной гордыни и амбиций – то есть тех же качеств, что помогли ему вскарабкаться наверх, качеств, развившихся из эдипова комплекса, который принижает его успех, разрушает брак и в конечном итоге приводит к гибели.

Загнанный в ловушку порочного круга, ставшего частью его «я», бедняга Чарли умирает, брошенный всеми, никем не любимый, просто потому, что так и не смог, образно выражаясь, оторваться от материнской груди. А может, и не только груди… Потому что последнее слово, которое Кейн произносит, перед тем как отойти в мир иной, когда его пальцы разжимаются и он роняет снежок – или хрустальный шар, или что там у него было, в котором он так и не увидел свое ближайшее будущее, не увидел, что его жизнь не просто пошла прахом, а вообще закончилась, – так вот, он произносит «бутон». Бутон, как гласит легенда, был нарочно вставлен Орсоном Уэллсом как хитроумная отсылка к интимному прозвищу, которым Уильям Рэндольф Херст (прообраз Чарли Фостера Кейна) называл вагину своей любовницы.