Наконец, все готово. Но зимовщики не покидали аэродрома. Командиры самолетов уже начали подозрительно коситься на этих людей в кожаных куртках. Машины были перегружены доотказа, а неугомонный Папанин все время подносил какие-нибудь новые вещи. Особое пристрастие он питал к продуктам. Понимая, какую ценность приобретает во время зимовки на полюсе каждый дополнительный килограмм продовольствия, пилоты делали вид, что не замечают внезапного появления в кабинах самолетов головок сыра, кадушек сметаны, окороков.
В Нарьян- Маре перед труднейшим этапом перелета через море несколько дней ушло на тщательную подготовку самолетов к полету. Зимовщики принимали деятельное участие во всех авралах. Ширшов и Федоров ездили в лес, рубили еловые ветки, затем помогали экипажу поднимать самолет на домкратах, подрывали лыжи и подкладывали под них ветви, пытаясь предохранить лыжи от примерзания к аэродрому. Когда у Головина не ладилась радиостанция, [53] Эрнст Кренкель провел у самолета двое суток, помогая радиотехникам в проверке и установке передатчика. Это был энергичный, жизнерадостный коллектив. Где бы ни появлялся Папанин и его товарищи -немедленно раздавался бурный смех, гремели веселые восклицания, слышались шутки. Весь коллектив обошла крылатая фраза, пущенная Папаниным при виде одетого в меха пилота Мазурука:
- Что ты на полюс собрался, что ли?
Вечерами они много и упорно работали, подбирая «хвосты». Папанин и Федоров вычерчивали всевозможные графики, облегчающие производство вычислений на полюсе; Ширшов проверял таблицы поправок к показаниям приборов; Кренкель обновлял в памяти позывные всех радиостанций мира. Упорная работа разряжалась часто общим веселым смехом. Тогда они обменивались несколькими шутливыми замечаниями и затем снова склонялись над столом. Закончив составление карты положения небесных светил в апреле, Федоров предпринял проверку хронометров. Затем он взял на учет часы всех участников зимовки и ежедневно проверял их ход по радио.
- Если хронометры утонут, они нам их заменят, - объяснял он недоумевающим.
По мере возможности они старались отдыхать. Играли в шахматы; победителем большей частью оставался Кренкель, и Ширшов уже величал его «чемпионом Северного полюса». Немного читали. Книг у нас с собой почти не было во избежание излишней загрузки и без того перегруженных машин. Узнав, что Кренкель помнит наизусть почти всего «Евгения Онегина», Папанин страшно обрадовался и громогласно посвятил Кренкеля в звание «библиотеки». [54]
- И дополнительного веса нет, и приятно: Пушкин!
Так шли последние дни пребывания на материке. Они были наполнены работой, весельем, смехом. Эти люди, отправляющиеся на опасную и весьма рискованную зимовку, на дрейфующий лед полюса, были слиты из спокойной отваги джеклондонских героев, концентрированного опыта советских полярников и большевистской воли к победе.
Как- то вечером мы стояли с Папаниным на крыльце здания совхоза. Надвигалась тихая безветренная ночь. Чудесное звездное небо раскинулось над Нарьян-Маром. По небу, затухая и вспыхивая, тянулись полосы прозрачной светящейся материи. Как будто кто-то гигантской кистью мазнул серебристой краской по звездному куполу. Начиналось северное сияние. Мы курили и молчали.
- А какие замечательные северные сияния мы увидим на вышке мира, - задумчиво произнес Папанин. - Скорее бы уж домой - на полюс!
Постепенно гасли краски небосклона. Мимо дома промчались упряжки оленей.
Курс - норд
Уже много дней мы гостим в Нарьян-Маре - центре Ненецкого национального округа. Наши самолеты стоят на широком привольи могучей Печоры и чуть серебрятся весенним инеем. Весна преследует нас. Она бежит по нашим следам на север. Мы еле-еле успели выскочить из подтаявшего Архангельска и сейчас здесь снова ощущаем могучее дыхание тепла, влажного воздуха и ласкового, однако, не радующего [55] нас, солнца. Аэродром раскисает на глазах, снег становится мокрым, липким, рыхлым. Погода каждый день меняется, на трассе висит низкая хмурая облачность. Все самолеты уже давно готовы к старту на остров Рудольфа. Мы каждый день прощаемся с материком, с надеждой выходим на берег реки и, хмурые, возвращаемся обратно в город. Нам кажется, что даже гостеприимные жители этого далекого заполярного города начинают относиться к нам с некоторым пренебрежением, как бы косясь на нас за беспомощность перед циклонами и метеорологическими фронтами, в изобилии обрушивающимися на наш дальнейший путь.
Десятого апреля у Шмидта состоялось традиционное совещание командиров кораблей. Дзердзеевекий - Перун экспедиции - коротко и насупленно сообщил собравшимся о том, что ждет нас впереди. На мысе Желания гуляет шестибалльный ветер, в бухте Тихой немного штормит, на Рудольфе идет ледяная крупа. С запада приближается циклон с низкой облачностью, который может закрыть Нарьян-Мар.
- По сравнению с тем, что было раньше, погода не плохая, - заметил Шмидт. - Как смотрят товарищи командиры?
Наступило молчание. Его прервал Водопьянов.
- По-моему, лететь, - сказал он. - Нам главное проскочить над Новой Землей. В море погода лучше. В прошлом году мне приходилось наблюдать всякие явления в архипелаге: в море туман - купол открыт, в море светло - купол закрыт. Там какая-то трехсменная фабрика непогоды работает. Нужно уловить момент и лететь.
- Сумеем ли мы вернуться обратно, если [56] окажется, что архипелаг Франца-Иосифа закрыт облаками? - спросил Головин.
- Нет, - ответил Дзердзеевский, - Нарьян-Мар к этому времени будет тоже закрыт.
Решили так: в два часа утра общий подъем, в пять часов вылетает наш дальний разведчик Головин, через час трогается вся эскадра.
Еще затемно на аэродроме закипела горячая работа, с рассветом механики подогрели моторы, приготовили все к старту. Подойдя к Шмидту, Головин сообщил о своей готовности.
- Что же, вылетайте! - сказал Шмидт. - С пути давайте погоду, и, если все в порядке, мы вылетим следом.
Оранжевый самолет Головина помчался вдоль реки. Казалось, он бежал бесконечно, но, наконец, оторвался. Еще немного, и разведчик скрылся на севере, в туманной дали.
- По машинам! - раздался приказ Водопьянова.
Все заняли свои места. Тяжело разбежавшись, в воздух ушел флагманский корабль. Он низко кружил над аэродромом, ожидая взлета остальных. За ним на старт зарулил Молоков. Едва он начал разворачиваться на площадке, как стартер неистово замахал флажками. Василий Сергеевич остановил машину, высунулся из верхнего люка и: недовольно спросил:
- В чем дело?
- Головин возвращается, - ответил стартер.
Над аэродромом стрелой пронесся знакомый двухмоторный моноплан. Вот он приземлился, подруливает к нам. По трапу поднялся Головин.
- Лететь нельзя! - доложил он Шмидту. [57] - По выходе в море я попал в туман, пробить который ни сверху, ни снизу не удалось.
Шмидт задумался.
- Видимо, придется остаться, - сказал он. - Сообщите Водопьянову о нашем решении.
Водопьянов нетерпеливо кружил над Нарьян-Маром, обеспокоенный долгой задержкой. Головин подошел к микрофону и коротко информировал его об условиях погоды и принятом решении. Мы с тревогой ожидали, что будет дальше. Флагманский корабль, так же как и остальные самолеты, был сильно перегружен. Садиться на столь перегруженной машине было опасно. Малейшее неточное движение - и самолет мог либо скапотировать, то есть встать на лоб, либо подломать шасси. Водопьянов все же решил садиться. Он чрезвычайно бережно подвел свою летающую громаду к земле и опустил ее на снежный покров под столь малым углом, что мы даже не заметили момента приземления. Хмурые и невеселые участники экспедиции уселись в сани и вернулись в город. Дзердзеевский клял авиацию, все географические широты, но все же, наконец, смилостивившись, обещал более или менее сносную погоду на следующий день.
Двенадцатого апреля на рассвете, не успев даже позавтракать, все кинулись на аэродром. Около шести часов утра первым, по обычаю, ушел в путь Головин. По радио мы следили за его полетом. Разведчик быстро продвигался к северу. Часа через полтора после старта Павел сообщил, что начал пробивать облака. Попробовал раз - не вышло. Поднялся вторично и на 1500 метрах вышел к ясному небу. Дальше [58] путь шел над облаками при солнце и встречном ветре.
