Четыреста двадцать шесть дней провел я в госпитале. Окреп после двух тяжелых операций, научился ходить и «управлять» протезами. День ото дня увеличивал нагрузку на ноги. Иногда натирал их до крови, но тренировки не прекращал. По мере выздоровления все острее становилось желание поскорее покинуть госпиталь, вернуться в полк.

Меня не хотели отпускать. Но я все-таки настоял на своем и вскоре выехал в Москву, а оттуда в Ленинград. Я был уверен, что смогу летать.

С волнением подъезжал я к городу-герою, носящему имя великого вождя. Я всегда восхищался мужеством и стойкостью его жителей - обыкновенных советских людей. Их не могли сломить ни вражеские бомбы, ни голод.

На перроне меня встретил старый боевой товарищ Иван Иванович Сербин. Бок о бок с ним провели мы две войны. Теперь он был уже заместителем командующего, или, как я по привычке называл его, комиссаром балтийских летчиков. Заметив, что я стараюсь выйти из вагона без посторонней помощи, лишь опираясь на палочку, он подбежал ко мне и стиснул меня в объятиях.

На старой, видавшей виды «эмке» едем по городу, говорим о недавно гремевших здесь жестоких боях. Постепенно Сербин переводит разговор «на деловую почву».

- Что нам нужно сделать? - спрашивает он. И сам же отвечает: - Первое - представиться командующему; второе - поехать тебе в дом отдыха; третье - мне подыскать для тебя работу. Хочешь пойти в аэроклуб?

- Да, - соглашаюсь, - работа мне нужна. Я уже много думал об этом. Было время для размышлений - [47] четырнадцать месяцев провалялся. И решил так: пока жив - буду драться в небе и мстить врагу за страдания, которые он причинил мне и всему нашему народу.

- Балтийские летчики уже отомстили за тебя…

- Нет, Иван Иванович, ты хочешь сказать, что мне, калеке, уже незачем в бой соваться, что на мое место встали десятки молодых, более крепких бойцов. Насчет молодых - верная мысль. Наша страна богата талантливыми летчиками. Но и я еще не весь вышел. Я хочу и буду громить фашистов!

Видимо, понял меня Сербин, понял и командующий. Не теряя времени, я с помощью летчиков, отдыхавших в перерывах между боями, начал изучать новый самолет. Одновременно продолжал готовить себя физически: ходил, сгибал ногу, пробовал силу ног, упираясь в стул, в стол, в стену, как в педали ножного управления самолетом. Это было не легко, но сомнения, смогу ли я вернуться в строй, летать на истребителе, все больше рассеивались. Благодаря помощи и поддержке товарищей крепла уверенность: буду летать!

В эти дни ко мне приехали однополчане Голубев и Ройтберг. Посидели, поговорили, потом Ройтберг вдруг спрашивает:

- А ты по-честному скажи, зачем приехал в Ленинград? Летать думаешь?

- Нет, я просто к друзьям. Сторожем буду у самолетов…

- Не верю! И Голубев не верит. Верно?

Голубев охотно подтвердил, что не верит мне. Пришлось признаться.

- А ты учитываешь, что чувствительность в твоих «шасси» потеряна и подвижность тоже?

- Нет, не потеряна! Давайте попробуем!

За неимением специальной аппаратуры пришлось придумать новый метод испытания. Я поочередно упирался ногами в грудь то Голубева, то Ройтберга, и оба с удовлетворением констатировали, что педали управления я смогу выжать при любых условиях полета. Друзья тут же сообщили, что ножное торможение на [48] новых истребителях заменено ручным, пневматическим. Это меня очень обрадовало: отпадала одна из сложных для меня проблем.

Друзья вскоре уехали, укрепив мою уверенность в том, что я буду летать. И я решил уже практически испробовать свои силы и возможности. Случай скоро представился. Однажды на «ПО-2» прилетел мой сослуживец, участник трех войн, летчик Никитин. Я забрался в машину, поработал рулями, а затем попросил его проверить меня в воздухе. После нескольких полетов Никитин сказал, что я почти ничего не забыл.

- Прямо скажи, Николай, - потребовал я, - без всякой скидки на деревяшки: пойдет у меня дело или нет?

- Пойдет, честно говорю, пойдет! - заверил Никитин. - Если хочешь знать, ты уже сейчас готовый летчик связи.

Но такая перспектива меня не устраивала. Оставаться летчиком связи в своем родном гвардейском полку я не мог, а покидать его мне не хотелось.

Майор Шварев, которому поручили «вводить меня в строй», усомнился в моих возможностях. Тогда моей летной подготовкой занялся старый балтийский летчик Лаврентий Порфирьевич Борисов. Помню, зашел он ко мне домой и, поздоровавшись, спросил без обиняков, могу ли я в случае штопора сразу снять ноги с педалей? Услышав этот деловой вопрос, я понял, что именно Борисов собирается сделать все для того, чтобы я снова сражался под гвардейским знаменем родного полка.

Начали мы с полетов на «ПО-2». Борисов учил спокойно, но взыскательно.

Вскоре я вылетел на «УТИ-4». В свое время я сам подготовил десятки летчиков на этом учебно-тренировочном истребителе.

Труднее всего было выдержать направление на пробеге. Ведь именно в этот момент ноги пилота должны обладать особой чувствительностью. Но и эту трудность Борисов помог мне преодолеть.

Следующим шагом были тренировки на самолете конструкции Яковлева. Через некоторое время я уже [49] выполнял на этой скоростной машине такие сложные фигуры пилотажа, как штопор и бочку. Но летал пока с инструктором. И вот 7 июля 1944 года Борисов, наконец, разрешил мне самостоятельный вылет.

Я подошел к истребителю, схватился руками за борт, подтянулся и сел в кабину. Надел и закрепил парашют, застегнул шлем, включил радио и, настроившись на заданную волну, попросил разрешение на взлет.

- Какая превосходная сегодня погода! - сказал подошедший Борисов и вместо напутствия подал мне руку.

Я повел истребитель на взлет. Машина вела себя послушно. Вот уже и скорость нормальная. Беру ручку на себя, и истребитель легко идет вверх. Как хорошо в воздухе! Выполняю удачно все задание и веду машину на посадку. Это для меня самый ответственный момент. Вот уже машина коснулась земли и стремительно бежит по полосе. Неожиданно она начинает уклоняться в сторону, а я ничего не могу сделать. Самолет так и сошел с посадочной полосы, хотя, к счастью, не перевернулся.

Бледный сидел я в кабине, ожидая приговора.

- Как себя чувствуешь? - спросил Борисов.

- Ничего, - с трудом выдавил я.

- Полетишь снова, - сказал он спокойно.

Но вылететь в этот день не пришлось. Взглянув на хвост машины, Борисов заметил, что костыль не стопорится.

Так вот почему истребитель уклонился на пробеге! У меня сразу же отлегло от сердца. [50]

Победа

В погожие теплые июльские дни 1944 года летчики, инженеры, техники, мотористы помогали мне осваивать самолет «Як-7»; это было следующей ступенькой к еще более совершенному истребителю - «Ла-5» (на нем в то время воевали летчики моего полка). Вечерами, в часы отдыха, товарищи охотно рассказывали мне об особенностях истребителей, об их поведении в воздухе. Освоение «Як-7» шло быстро и успешно. За неделю я совершил до сорока вылетов. Все реже и реже подводила меня правая нога. Постепенно возвращалась так необходимая истребителю чистота пилотирования. И я видел, как вместе со мной этому радуются все мои друзья и особенно Лаврентий Порфирьевич Борисов.

Так проходили дни: с утра полеты, а вечером изучение нового типа истребителя. И вот инженер полка и Лаврентий Борисов приняли от меня зачет по «Ла-5». Полеты на нем велись так же интенсивно, как и на других машинах. Борисов понимал мое нетерпение скорее начать боевые полеты, сочувствовал этому, но, как и прежде, строго придерживался своего правила: точно, без пропусков выполнять всю намеченную программу освоения учебного «Ла-5».

Наконец и она завершена. На аэродром в это время [51] прилетел Сербин. Он долго беседовал с Борисовым. А затем последовала команда: подготовить боевой «Ла-5».

Друзья помогли сесть в кабину. Какой превосходный самолет! Первый раз я его увидел давно, из санитарного поезда, когда меня, больного, после врачебной комиссии везли из Ташкента в Алма-Ату. Он стоял на платформе - мощный и в то же время изящный. Мне захотелось выбраться из вагона и провести рукой по его полированным плоскостям, просто погладить их. Радостно было тогда, что в этот тяжелый период страна нашла силы и возможности создать такой истребитель. И в то же время я с горечью подумал: «А ведь мне на таком самолете летать не придется…»