– Он напоминает во́рона, не находите? Я знавал как-то одну ведьму, у которой был похожий знак. Мы сожгли ее пару лет назад в Ландсберге.

Лицо у бригадира стало теперь белее мела.

– Господи, вы же не думаете… – залепетал он, но Куизль уже протиснулся мимо него.

– Когда речь заходит о дьявольском промысле, о Господе лучше не заговаривать, – сказал он походя. – А теперь открывайте дверь, мне нужно расспросить подозреваемого. Или, может, мне сначала с вами поговорить?

В следующую секунду бригадир откинул засов и отворил дверь. Куизль вошел внутрь и прищурился; потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к полумраку. Наконец он разглядел у противоположной стены Непомука. Узнав друга, монах со стоном поднялся.

– Якоб! – прохрипел он. – Я уж думал, ты меня бро…

– Тсс! – Куизль прижал палец к губам и бросил через плечо: – Я позову, если мне потребуется грубая сила при допросе. А до тех пор оставьте нас одних.

Солдаты с готовностью захлопнули дверь. Затем послышались приглушенные голоса, но бригадир приказал всем замолчать. Палач усмехнулся.

– Всегда хотел наговорить что-нибудь заумное, как ученые, – прошептал он. – Не так уж и трудно оказалось. Пустые, напыщенные словечки, а люди-то как притихают! – Куизль откинул капюшон и утер пыль с лица. – Теперь эти четверо только и знают, что родимые пятна свои рассматривать. Надеюсь, что никто из них не додумается сбегать к судье.

Непомук в ужасе поднял глаза:

– К судье? Хочешь сказать, это солдаты земельного судьи?

С лица Якоба сошло все веселье.

– Боюсь, у меня для тебя плохие новости, Непомук. Тебя сегодня же хотят перевезти в Вайльхайм. Прости, но я не смог этому помешать.

Непомук привалился к стене и спрятал лицо в ладонях.

– Тогда все пропало! – прошептал он. – В Вайльхайме меня начнут пытать. Господи, Якоб, знал бы ты, как мне страшно! Я боюсь не смерти, а боли. Ты сам знаешь, что теперь будет. Дыба, каленое железо, сера…

– Заткнись и слушай меня! – резко прервал его Куизль. – Ты кто, сын палача или мышь какая-нибудь? – Он схватил друга за воротник и посмотрел в глаза. – Вспомни войну, Непомук. Вспомни Брайтенфельд! Надежда есть всегда!

Непомук кивнул и уставился перед собой. Он понимал, о чем говорил Куизль. В битве под Брайтенфельдом шведы уничтожили почти всю армию Тилли: от некогда сорокатысячного войска осталось всего шесть сотен. Куизль и Непомук выжили лишь потому, что спрятались в куче трупов. И всю ночь им пришлось слушать крики раненых, которых добивали вражеские солдаты.

– Ты пережил Брайтенфельд, – прорычал Куизль, – переживешь и это. Нас, палачей, крестил сам дьявол, и чтобы отправить нас в ад, нужно что-нибудь посерьезнее этого балагана.

Затем он рассказал Непомуку о пропаже облаток из сокровищницы и там же подслушанном разговоре. Аптекарь слушал с разинутым ртом.

– Если у судьи есть хоть капля мозгов, он поймет, что между убийствами и кражей существует какая-то связь, – продолжал палач. – А ты не мог украсть эти облатки. Иначе тебе пришлось бы вылететь сквозь решетку.

Непомук угрюмо кивнул.

– Именно так все скажут.

Повисло молчание, и лишь мухи да шепот солдат в коридоре нарушали тишину. Оба понимали, что Непомук прав. Им самим слишком часто приходилось убеждаться, что логика и здравый смысл в судах над колдунами теряли всякий смысл.

– Якоб, пойми, – прошептал аптекарь. – Это не война, тут все хуже. На войне правит жестокость. Но вера, она как бешеный бык: стоит только отпустить, и уже не остановишь.

Снова воцарилось молчание. Затем Куизль со злостью врезал по одной из корзин; раздался такой грохот, что солдаты за дверью на время притихли.

– Плевать. Тебе нужно терпеть, слышишь? – прошипел палач, убедившись, что караульные ничего не заподозрили. – Хотя бы пару дней! Сначала тебе только покажут орудия пыток, а потом будут постепенно наращивать обороты. Ты сам знаешь, как все происходит. Не признавайся ни в коем случае! Если признаешься, то все пропало!

Непомук отчаянно рассмеялся:

– И как же ты меня оттуда вытащишь? Колдовать будешь?

– Чепуха! Я разыщу для судьи настоящего ведьмака. Но для этого мне нужно еще кое-что прояснить. И ты можешь мне в этом помочь.

И без того выпученные глаза монаха стали еще больше.

– Так ты знаешь, кто этот колдун? – просипел он.

– Пока я догадываюсь, кто украл облатки…

Куизль усадил друга на один из ящиков у стены, сел рядом с ним и рассказал в двух словах о том, что сумел выяснить. Когда он закончил, Непомук задумчиво кивнул и прошептал:

– Это… невероятно. Хотя можно предположить и такое… И что же я могу для тебя сделать?

Палач понизил голос и озвучил свою просьбу. И очень вовремя – снаружи уже поскрипывала телега с деревянным ящиком.

Немногим позднее Куизль поднялся в полумраке подвала и снова посмотрел Непомуку в глаза.

– Держись, – прошептал он. – Все будет хорошо. Dum spiro spero. Пока дышу, надеюсь. – Палач смущенно улыбнулся. – В Шонгау так иногда писали на стенах приговоренные к казни. Меткие слова, хотя толку от них обычно никакого. Будем молиться, чтобы хоть в этот раз им нашлось подтверждение.

Палач развернулся и постучал в запертую дверь.

– Эй, снаружи! – крикнул он властно. – Допрос окончен. Можете открывать!

Бригадир сдвинул засов и распахнул дверь, при этом он старался встать так, чтобы родимое пятно не бросалось в глаза палачу. Другие солдаты тоже держались немного позади. Видимо, у каждого из них имелась на теле какая-нибудь необычная родинка.

– Господь да озарит тернистый путь наш, – проворчал Куизль и перекрестился. – В Вайльхайме допрос придется продолжить. Но впечатление такое, что тут, к сожалению, не обошлось без колдовства. Быть может, все хуже, чем мы предполагали.

Он заговорщицки наклонился к бригадиру.

– Дьявол нередко принимает обличье монахов. Монахов или солдат, знали вы об этом?

И, расправив плечи, мнимый инквизитор стремительно зашагал прочь, а к сыроварне с шумом подкатил обоз из Вайльхайма. Солдаты неторопливо слезли с повозки и направились к трактиру, выпить по заслуженной кружке пива. Похоже, с перевозкой заключенного не слишком-то и торопились: как это – отправляться в путь, не утолив перед этим жажду? Никто из стражников не обратил внимания на высокого монаха, молча прошедшего мимо них.

За первым же поворотом Куизль стянул с себя рясу и, точно одержимый, бросился в Эрлинг, к дому живодера. Он уже придумал, как изобличить вора; его предположение оказалось верным. Теперь осталось только заманить негодяя в ловушку.

– У тебя есть бумага и чернила? – спросил Якоб у родича, с трудом переводя дыхание.

Михаэль как раз стаскивал с телеги мертвого теленка. Он оскалился и кивнул на зловонный труп:

– Если подождешь пару недель, получишь от меня тончайший пергамент. Тебе повезло! Я как раз…

– Хватит вздор нести и дай мне клочок бумаги, – перебил его палач. – Я не Библию писать собираюсь, а письмо.

Михаэль вскинул брови.

– Письмо? И кому, интересно? – Он вдруг просиял. – А, Анне-Марии, конечно! Не забудь только передать привет от меня.

– Да… да, хорошо. Теперь бумагу, быстрее.

Куизль вздрогнул, когда ему напомнили о жене. Полегчало ей, интересно, или нет? А что, если кашель только усилился? Но затем мысли его вернулись к Непомуку. Если палач не ошибся, то, возможно, скоро он сможет освободить друга и вернуться в Шонгау, к Анне-Марии. Он молча проследовал за живодером в дом, и Михаэль с гордостью вручил ему листок бумаги, перо и чернильницу.

– Вот, возьми, – сказал он при этом. – Это Маттиаса. Он пишет иногда что-нибудь, если я его не понимаю. Сам-то я только и могу, что имя свое начеркать. Чтоб со скотины кожу снимать, больше и не надо. Не то что вы, палачи, хотя и вам кожу сдирать приходится… с людей…

Он рассмеялся и вышел обратно к мертвому теленку.

Якоб тем временем сел за шаткий стол и вывел несколько строк ровным почерком. Послание было коротким и написанным на клочке бумаги, но Куизль надеялся с его помощью выманить получателя из норы.