Конкретность — большая сила, пренебрежение ею наказывается пустотой, когда самые звонкие, возвы­шенные слова лопаются мыльными пузырями. Если автор чересчур отвлечется и, как ему кажется, воз­несется над полем, его перестанут понимать заядлые чтецы футбольной прозы. Она, эта проза, знает такие попытки. Проверено: ежели на какой-то турнир поче­му-либо выезжает журналист, знания которого при­близительны, он ударяется в пейзажи, интерьер, пого­ду, в подслушанные на ходу разговоры. Репортеры- знатоки, встречаясь с такими сочинениями, фыркают и кривятся, их коробит.

Человеческое содержание футбольного конфликта репортеру не то чтобы не по зубам, ему просто-напросто некогда о нем подумать. Да его и не поощряют.

Вспомним мастеров, которых в последние годы сами же репортеры избирали лучшими за год: Р. Шенгелия, Р. Дасаев, Ф. Черенков, Г. Литовченко, А. Де­мьяненко, А. Заваров, О. Протасов. Уж о них-то напи­сано больше, чем о других. А что осталось в памяти? Разве что история выхода в мастера, признательность тренерам, партнерам, кое-какие взгляды на игру, на положение вещей в футболе. Это вроде переписи фут­больного населения, где вопросы одинаковы, вариан­тов нет. Утолена элементарная любознательность, а знакомство не состоялось. Да и наловчились (с на­шей помощью) мастера о себе докладывать, держат в уме наготове рассказы других, ими прежде читанные.

Один тренер, с которым я вольно, не для работы, беседовал дважды на протяжении нескольких лет, оба раза делал одинаковое предварительное заявление: «Только учтите, что материальные вопросы у меня решены...» Ему казалось, что тем самым он препод­носит себя человеком, для которого интересы футбола существуют в идеальном виде. Разговор шел, а у меня из головы не выходило его заявление, мне не верилось, что человек, который решил свои материальные вопро­сы, мог остановиться и ограничиться. Да и с какой стати он напирал на свою независимость от материальной стороны? Хотел заранее отвести возможные обвинения? Но я и не собирался их предъявлять: какое мне дело до его приобретений? И мне казалось, что мы говорим на разных языках, я все равно подозревал, что разгадка этого человека таится именно в этом заявлении, а не в его пространных суждениях о тактике и стратегии.

Репортеры привычно толкуют, что тренер должен быть личностью, это стало общим местом. Что это означает, как расшифровывается? Почему у К. Бес­кова, пришедшего в «Спартак» в 56-летнем возрасте, получалось, а у О. Базилевича и Ю. Морозова, в рас­цвете лет, да защитивших диссертации, нигде не полу­чается? В чем секрет успехов самого титулованного из тренеров — В. Лобановского? Как могло случиться, что футболисты «Зенита» отказали в доверии тренеру П. Садырину, с которым стали чемпионами? Догадок, версий сколько угодно, земля слухами полнится, а яс­ности нет. Точнее сказать, нам недосуг ее поискать.

Летом 1987 года в Лужниках динамовцами Киева и Минска был сыгран финал Кубка. Выдающийся фи­нал! И замелькало: «Матч держал в напряжении до самого конца», «Захватывающая встреча», «Похвалы заслуживают обе команды». Были, как водится, от­мечены и ошибки: то, что минчане преждевременно дрогнули на радостях, ведя в счете, никчемные замены игроков их тренером. Для газетного отчета—достато­чно. А я все ждал, что найдется смельчак и изобразит финал во всей его красе, со всеми поворотами, со всем, что выпало пережить игрокам, тренерам и зрителям. Драма, которую не придумаешь и не повторишь, как писали в старину на театральных афишах — «Только одно представление!». Но матч, хоть и поощренный, остался в кипах хроники, где состарится и будет забыт. И мы лишились возможности узнать, каков футбол в свои звездные часы.

А что мы знаем о киевском «Динамо» в его ис­ключительных сезонах 1975 и 1986 годов? Или о том, как прожил «Спартак» с 1979 по 1987 год, когда девять раз был призером? И разве мы не ощущаем конспек­тивность и недосказанность даже в пространных сви­детельствах о Льве Яшине и Олеге Блохине — людях редкостной судьбы?

Все радости и беды футбола зависимы от людей. Репортерам это известно, но говорят они об этом впопыхах, вскользь, после побед, с помощью прилага­тельных в превосходных степенях, которые давно до­верия не вызывают. Наивно полагать, что футбольная одаренность — свойство исключительно физическое. Одаренность, как лампа, загорается, когда включены человеческие качества. В общей форме — понятно, но зависимость так и существует в общей форме.

Не знаю, каким станет репортаж спустя полвека (да и как будут выглядеть газеты, тоже неизвестно). Но направление, которого ему не миновать, проглядывает и сегодня, в строчках, а больше между строк.

Слишком влиятельны и многоречивы желающие обезличить футбол, представить его атлетической гео­метрией. Угрюмо и скучно тренеры повторяют: «В нашей команде не принято кого-либо выделять, если проиграли, то все виноваты, а выиграли — коллектив­ная заслуга». На той же унылой волне они уверяют, что победа — это выполненное игроками задание, а проигрыш — невыполненное. Пусть бы разбирали это на производственном совещании, а не перед всем светом, неужели же мы сходимся следить за выполне­нием заданий, неужели поверим, что мастера на поле как школьники за диктантом?

А какой скукой несет от изобретенной в чинов­ничьем рвении сортировки турниров и матчей на «главные» и «этапы подготовки». Словно хотят у нас отнять удовольствие и низвести зрелище до ничего не значащего пустяка. Мы не хотим верить, что встречи сборной с командами Швеции или Италии шутейные, а нас уверяют, что они — «этапы».

Или еще одна молитва «за упокой»: «Не имеет значения, как мы играли, игру забудут, а ноль в табли­це останется». Все поставлено с ног на голову. Игра изображена занятием напрасным и тщетным, а нулю придан облик скорбного гранитного монумента на века. Только прожженный практик, не верящий ни самому себе, ни завтрашнему дню, способен так об­корнать дело, которым занимается. Он погряз в таб­личном промышлении, ему невдомек, что зрители на стадионе запасаются не очками, а картинами, которые помнят и берегут годами, что хорошей игрой побежда­ют публику.

И вдруг, прорвавшись сквозь деловую монотон­ность, всплыл прелюбопытнейший вопрос, поднятый болельщиками. Было установлено, что в матчах «Спа­ртак»— «Днепр» и «Динамо» (Киев) — «Днепр» в во­рота днепропетровцев судьи ошибочно назначили одиннадцатиметровые удары. Удары нанесли спарта­ковец Ф. Черенков и динамовец И. Беланов, и оба — в цель. Тогда у некоторых зрителей и возникла мысль: «А что бы этим футболистам отказаться бить пеналь­ти? Вот было бы благородно!»

Прекраснодушная наивность! Прекраснодушие в том, что людям грезится в футболе рыцарство, они мечтают о поступках безукоризненных, хотят видеть своих героев готовыми пострадать, принести жертвы ради истины. Право же, в пору, когда провозглашен сугубо практический подход к футболу, такая высокая мера требовательности восхищает.

В чем же наивность? Кроме правил, футбол под­чинен еще и моральным установлениям. Одно из них: с судьей не спорят, судья всегда прав. Оно действует безоговорочно, хотя заведомо известно, что судья всегда прав не бывает, вернее сказать, и не может быть всегда прав. Оно действует именно по­тому, что судья ошибается: игра выйдет из пови­новения, если футболистам позволят его за это судить. Это всеобщее стародавнее установление не знает ис­ключений. Его с первых шагов вдалбливают маль­чишкам. Да и мы с вами негодуем, если вдруг игроки окружат судью, галдят, размахивают руками, причем не думая, правы они или нет.

Иначе футболу не прожить, иначе ни один матч не будет доигран до конца. Самый лучший судья то и де­ло неверно назначает то аут, то корнер, то штрафной, но это мгновенно забывается, как мелочь.

Вспомним матч СССР — Бельгия на XIII чемпи­онате мира. В основное время — 2:2. Сгоряча наши комментаторы заявили, что оба мяча в ворота советс­кой сборной забиты из положения вне игры. Спустя некоторое время, после телевизионных повторов, один мяч признали правильным. Криминальным остался второй, забитый Кулемансом. Знал ли опытный бель­гийский форвард, что убежал в прорыв не по прави­лам? Думаю, что не знал. Во всяком случае, он не считал себя обязанным за этим следить, на то есть судьи. И хладнокровно отправил мяч в сетку.