Для еженедельного издания нас, строго говоря, бы­ло мало. Редактор, он же заведующий отделами лите­ратуры, иллюстраций и писем. Г. Радчук — замести­тель редактора, секретариат в одном лице и заведу­ющий иностранным отделом. В. Винокуров — высшая лига, все сборные страны, рубрики «Наша летучка», «Об игре, о товарищах, о себе», «Тренер выбирает тему для разговора». В. Асаулов — первая и вторая лиги, юношеский и массовый футбол, информация. Ю. Цыбанев — весь хоккей. Машинистка Л. Поляко­ва — секретарь и учетчик писем.

Может быть, ощущение малочисленности возника­ло из сравнения с другими редакциями. Мы же приспо­собились и, как мне думается, даже горды были, что управляемся. Если бы вдруг о нашей редакции было бы что-то написано, то эпиграфом следовало поставить историю, которую мы постоянно вспоминали. В бытность редактором Мержанова, когда он вел поиск сотрудников, взяли в штат журналиста довольно опытного. Однажды Мержанов попросил его отнести с этажа на этаж рукопись. «Я не курьер». Мержанов тут же отрезал: «Тогда ты нам не подходишь». Журналист этот вскоре уволился.

В крошечной редакции обязательное условие, что­бы все умели работать и от работы не бегали. Если один отлынивает и прячется за спины других, это неминуемо отразится на содержании и качестве изда­ния. Минимум есть минимум, до абсурда его доводить нельзя.

И как не испытывать чувства признательности к людям, с кем рядом работал! И я, продолжая удивляться, как у нас получалось, хочу назвать всех, кто располагался в четырех комнатушках на третьем этаже.

Корректоры Елена Борисовна Игнатьева и Лидия Михайловна Юрьева как пришли в еженедельник в 1960 году к первому номеру, так и трудятся. Урав­новешенные, невозмутимые, они гасили вечную горяч­ку своей выдержкой и улыбками. Никакие не болель­щицы, семейные женщины с бесчисленными заботами, они настолько освоили всю нашу заковыристую тер­минологию, названия, фамилии, что можно было сове­ршенно спокойно оставлять номер на их попечение, — все высмотрят.

Выпускающий — Тамара Павловна Черникова, то­же с первого номера. В свои юные годы, когда женщин туда тянуло, хаживала на «Динамо». Воспоминания о футбольных переживаниях в ней бродили. Прекрас­ный мастер верстки, Тамара Павловна работала не технически, не «вообще», а зная, какие материалы осо­бенно желанны читателям, без наших указаний выде­ляла их, подчеркивала, украшала. Это было не приле­жание, а неравнодушие, у нее по-болельщицки чеса­лись руки, чтобы на полосе сотворить занятное, чего не было. Женщина трудной судьбы, а веселая, гром­кая, решительная, она с головой уходила в работу у талера, бесстрашно воевала с нами, если замечала, что мы согласны на «простенькое», тогда как можно сделать наряднее. Не все выпускающие читают то, что верстают, а Тамара Павловна читала.

Машинистка — Лидия Ивановна Полякова, скром­ная, тихая, умница. Придет ко мне с рукописью: «По­читали бы прежде».— «А что?» — «А!» — и поморщит­ся. Все ясно, значит, пробежала глазами, а для нас два раза перепечатывать оригинал — потеря времени. Я ей верю и берусь править. «Вот видите»,— только и ска­жет, когда я ей верну со многими исправлениями. Грамотная, быстрая, могла бы найти место и повыгод­нее, а прижилась. Иные авторы ее побаивались: ее суд первый, слово чувствует, не задобришь. Скажет о жур­налисте: «Зачем вы его печатаете?» И не знаешь, что ответить. «Пора бы уж ему получиться, а он на вас с Винокуровым надеется, легко ему живется». Верный человек.

Геннадий Иосифович Радчук, столп редакции, без него ее и не представишь. Вся его жизнь — редакция. Другие могли себе позволить отвлечься, что-то запа­мятовать, а он не отвлекался и все помнил. В общении грубоват, шумен, горласт. На него мне жаловались: «Не здоровается», «Накричал». Когда я объяснял, что он болеет за дело, сверхнадежен, горой стоит за това­рищей, выручит, поддержит, в лепешку расшибется, а сделает все как надо, меня слушали с недоверием. Но это так. Более четверти века Радчук снабжает чита­телей футбольной «иностранщиной», и очень многое, что мы знаем, сообщено, внушено и растолковано им. Смолоду Радчук был сподвижником Мержанова и сла­вно повоевал за идеалы футбола. Свои замечания из­лагал витиевато, полагалось перечитать, чтобы уло­вить скрытую иронию. Сергей Сальников часто мне говорил: «Люблю читать Радчука — закрутит финт, а ловко». Константин Есенин назвал его «боцманом с нежной душой».

Валерий Изидорович Винокуров, сколько ни рабо­тал в редакции, оставался юным. Уже был известен, широко печатался, для начинающих журналистов сде­лался метром, выпускал книги, а я все видел в нем Валерку. И седину не замечал. Явился к футбольной теме, как на нежное свидание, с букетом, в ожидании небывалых чудес, и не остепенился. Все, что узнавал при близком знакомстве, все, что его разочаровывало и оскорбляло, так и не сладило с ним, не опустошило. Букет он из руки не выпустил, но в другую взял шпагу. И бесстрашно полез в самое пекло во имя того футбола, который его поманил. Воевал, нимало не смущаясь угрозами задетых. Я повидал в нашей среде смельчаков, которые усердствовали в критике, прослышав, что она в моде, и мгновенно оборачи­вались благочинными, едва ее смиряли. Винокуров шел по небезопасной колее в любые времена.

Виктор Федорович Асаулов пришел к нам выпускни­ком журфака Минского университета мало что умея. Мне нравилось, что он, чувствуя себя подмастерьем, не унывал, исписывал страниц вдвое больше, чем требова­лось, не вылезал из командировок и на первых порах рассказывал об увиденном интереснее, чем писал. Про­изошло то, что и должно было произойти. Сделался знатоком и нашел себя как журналист. В нем, общитель­ном одессите, бьется жилка предприимчивости: он стал инициатором создания первой лиги, реформ во второй, придумывал призы и турниры, его избрали председате­лем федерации футбола профсоюзов, и федерация эта, как мне кажется, по части выдумок превосходила всесо­юзную. Имея уйму знакомств, не потонул в них, верен своей воинственной честности. Его попечением в городе Славянске одной из улиц присвоили название — журна­листа Мержанова. А он с Мартыном Ивановичем не работал, знал о нем по нашим рассказам.

Юрий Борисович Цыбанев — самый молодой из нас. Окончил журналистский факультет Института международных отношений, имел, как я могу пред­положить, выбор, но заартачился и пожелал работать в нашей редакции, послушный зову симпатии к фут­болу и хоккею, приобретенной в мальчишестве. Его прислали стажером. Я предполагал, что придется по­возиться, а он с «пробного» материала заявил о себе как журналист с собственным видением, с оригиналь­ной манерой письма. Надобность в стажерстве отпала. Он из тех, застенчивых, не слишком с виду боевых, кто за пишущей машинкой преображается. Его не со­бьешь, не переубедишь, да и не надо: глаз примет­ливый, вкус тонкий, от правды не отступит. Его истол­кования игры филигранны, с множеством попутных находок, сливаются в панораму вполне реальную, с от­тенком театральности. Если Цыбанев стряхнет с себя покорность репортерской судьбе и напишет книгу о том, каким он видит хоккей и его людей, то это будет оригинальная книга.

Никто не поверит, что мы не видели слабостей друг в друге. Но то ли привалило счастье сочетания, то ли сама работа в крошечной редакции нас держала в тис­ках взаимных обязательств, как бы то ни было, труд­ностей внутри мы не испытывали, все были на месте. Даже если бы кто-то один оказался чужеродным, нача­лась бы вибрация, и кто знает, как это отразилось бы на издании.

Удивительно, но игра, занимающая не на шутку миллионы людей, застряла на низеньком уровне спе­циальной технологии, элементарного «футболоведения». Печатных строк ей отводится несчетное коли­чество, а тратятся они преимущественно на чертежный разбор разыгранного вчера вечером на зеленом листе поля, на школьные нравоучения вслед ошибочным действиям мастеров, на высокопарные призывы и бес­пощадные разносы. Эта смесь вторжений, методиче­ских и грубо эмоциональных, создает вокруг футбола бурление кипятка, скрежет рассерженных циркулей, рейсфедеров и указок. Возможно, эта горячая смесь полезно понукает и страшит. Но далеко не все объ­ясняет.