Все это только подогревало слухи. Правда, поздно вечером, вероятно, около десяти часов, 25 октября тело Чайковского было положено в гроб. Предварительно его обернули простыней, пропитанной раствором сулемы. Внутренний гроб был металлическим. Его закрыли крышкой и запаяли. Верхняя деревянная крышка была тотчас же плотно завинчена. Однако целый день свободного прощания внес свою лепту в укрепление молвы, которой еще больше способствовали противоречия в объяснениях течения болезни и причин смерти Чайковского. 27 октября, т. е. через два дня после кончины Петра Ильича, в газете "Новое время" можно было прочитать следующее:
"Болезнь П. И. Чайковского
Разноречие сведений, появившихся в печати о болезни и смерти покойного П. И. Чайковского, заставили нас обратиться к доктору Л. Б. Бертенсону, который руководил лечением покойного композитора".
Далее в этой статье Лев Бернардович описал весь ход болезни, начав с того, что, приехав на квартиру М. И. Чайковского около десяти часов вечера, он застал больного в состоянии так называемого альгидного периода холеры. Перечисляя подробности развития и исхода болезни, Лев Бернардович, видимо, был сильно взволнован, и из его рассказа получилось, что Петр Ильич умер в ночь с субботы на воскресенье, а не в понедельник, как было на самом деле. Это обстоятельное объяснение не смогло убедить взволнованную публику, и 28 октября "Новое время" по просьбе Льва Бернардовича поместило его протест против ссылок на его мнения и отзывы, которые публикуются в различных газетах в искаженном виде. Однако если и не пресса, то устная молва продолжала нести различные версии о самоубийстве. Тогда 1 ноября в "Новом времени" опубликовал более подробную статью Модест Ильич Чайковский. Она начиналась следующими словами: "В добавление к краткому, но совершенно точному рассказу Л. Б. Бертенсона о последних днях жизни моего брата я считаю нужным в устранение всяких разноречивых толков передать вам для оглашения возможно полный рассказ всего того, чему я был свидетелем".
Модест Ильич, что можно считать вполне естественным, в некоторых деталях разошелся с "совершенно точным" рассказом Льва Бернардовича. Но не по этой причине, а вследствие многих других противоречий, о которых частично уже упоминалось, его длинное письмо в редакцию тоже не погасило слухи. Упоминание в этом письме о фатальном стакане сырой воды, выпитом Чайковским за обедом 21 октября, не очень-то объясняло тот факт, что Лев Бернардович через девять — десять часов после глотка воды из этого стакана нашел у Чайковского альгидный период холеры. Во всяком случае, это показалось подозрительным. В самом деле, задавали себе вопрос усомнившиеся люди, зачем Модест Ильич так подчеркнул фатальное значение этого стакана сырой воды? Ведь Петр Ильич уже с утра чувствовал себя неважно. Следовательно, болезнь уже развивалась. Можно, конечно, допустить, что утром или ночью у него началось обычное расстройство желудка, а холеры еще не было, как в этом случае выглядело бы дело? Если он, выпив за обедом сырой воды, ввел себе в организм холерный вибрион, то как же к десяти часам вечера холера уже достигла альгидного периода, что утверждает Лев Бернардович? Даже если принять во внимание, что Чайковский пил еще горькую воду Гуниади, которая способствует активному размножению холерных бактерий, времени для развития холеры до альгидного периода было недостаточно.
На возникающие в связи с подобными сомнениями вопросы гораздо лучше отвечает в своих воспоминаниях Юрий Львович Давыдов. Согласно его рассказу, Петр Ильич выпил сырой воды 20 октября за ужином у Лейнера, т. е. за сутки до наступления альгидного периода болезни. Но его воспоминания были написаны через пятьдесят лет после смерти Чайковского и впервые опубликованы в 1962 году. В этих воспоминаниях (они существуют в двух несколько отличающихся друг от друга вариантах) Ю. Л. Давыдов горячо и искренне опровергает петербургскую молву, которую сразу после смерти Чайковского столь же горячо и искренне пытались опровергнуть Л. Б. Бертенсон и М. И. Чайковский. Но оказалось, что благородные намерения Юрия Львовича только подлили масла в огонь, и пламя, совсем было потухшее от истощения временем, вдруг снова попробовало вспыхнуть. Ю. Л. Давыдов пишет, что "на страницах некоторых газет, а главным образом в устной молве, появились сомнения в причине смерти. Стали поговаривать об отравлении, самоубийстве и прочей нелепице. В лагере учеников Льва Бернардовича Бертенсона распространилась версия, что болезнь, унесшая Петра Ильича, не холера или ее последствия, а отравление и что об этом-де им говорил сам Лев Бернардович. Все это вздор. Я с полной уверенностью свидетельствую, что болезнь, уложившая Петра Ильича в могилу, была самая настоящая холера с последующим осложнением на почки, вызвавшим уремию, с которой расслабленный организм не смог справиться. Уремия и есть отравление крови мочой, не это ли породило слухи?"31
Нет, слухи породило не только это.
Объяснения, даже более квалифицированные, чем те, что привел Юрий Львович, были даны еще в октябрьские дни 1893 года, но они не смогли вполне разрешить появившиеся тогда сомнения: слишком много осталось противоречий и неясностей. И всякое новое возвращение к последним дням жизни Чайковского неизбежно заставляет встретиться с этими противоречиями. В 1912 году написал свои воспоминания младший брат Л. Б. Бертенсона Василий Бернардович. Тогда в преддверии двадцатилетней годовщины смерти Петра Ильича в печати уже начали появляться некоторые материалы о Чайковском, и воспоминания В. Б. Бертенсона в "Историческом вестнике" не были одинокими, но он как врач, естественно, затронул самый тяжелый момент — болезнь и смерть Петра Ильича, снова ударив по петербургским слухам 1893 года:
"Быстрый ход холеры у Петра Ильича, — писал он, — объясняется еще тем, что при наличии хронического заболевания желудка и кишок он утром вместо приема касторового масла принял по собственному почину стакан горькой воды Гуниади-Янос. А между тем, известно, что горькая вода, будучи щелочной реакцией, в таких случаях противопоказуется. Холерные бациллы именно в щелочах всего легче размножаются. В довершение всего Петр Ильич уже после горькой воды выпил еще стакан сырой воды"32.
И здесь этот злосчастный стакан сырой воды пришлось вспомнить. Врач-то, конечно, понимал, что этот стакан воды уже не играл никакой роли.
Василий Бернардович с возмущением писал о том, что, несмотря на присутствие у постели больного Петра Ильича четырех врачей и несмотря на статьи в газетах о его болезни, "и тогда находились, да и теперь находятся люди, которые С апломбом говорили и говорят, что Чайковский умер вовсе не от холеры, а погиб от яда, принятого с целью самоубийства".
Но давайте вернемся к газетам 1893 года. Для начала возьмем "Новое время", где Лев Бернардович и Модест Ильич усердно пытались пресечь петербургские слухи. 26 октября в этой газете памяти П. И. Чайковского было уделено много места. Большая статья рассказывала о жизни и творчестве композитора. В ней отмечались его заслуги в развитии русской и мировой музыки, освещались также и события последних дней жизни Петра Ильича. Как указывал репортер, сведения эти были получены от близких Чайковскому лиц. И вот этот репортер сообщает, что 20 октября после театра "Петр Ильич Чайковский зашел в компании друзей в ресторан, где, между прочим, выпил стакан сырой воды. Возвратившись домой, Петр Ильич плохо спал и хотя утром в четверг чувствовал недомогание, но никому ничего не сказал, только выпил горькой воды, что и было особенно губительно, вызвав в кишечнике щелочную реакцию, благоприятную для развития холерных бацилл…"
Насчет губительного воздействия "горькой" воды вследствие ее "щелочной" реакции — это слова В. Б. Бертенсона, которые он повторил через двадцать лет в "Историческом вестнике". Ведь их не мог произнести не врач, а Лев Бернардович, по крайней мере публично, этого не упоминал. Но дело даже не в этом. Выходит, что со стаканом сырой воды запутались еще в то время, когда события были у всех свежи в памяти. Из многочисленных упоминаний об этом факте в самых разных вариантах вполне могло сложиться впечатление, что история с сырой водой нарочно придумана для объяснения того, каким образом Чайковский все-таки мог заразиться холерой. Такой вопрос 26 октября задала "Петербургская газета". Она писала:
