И присутствовавший на ужине Кашкин подтверждает это впечатление Рубинштейна.
Когда Антонина Ивановна появилась в Каменке, то поначалу она всем понравилась. Ее жалели, а на Петра Ильича сердились. Добродетельным супругам Давыдовым его поступок казался по меньшей мере странным. Ничего подобного Давыдовы еще не видели. Но по мере того как Александра Ильинична и Лев Васильевич все больше узнавали жену Петра Ильича, их впечатление менялось в худшую сторону, и под конец ее пребывания в Каменке — она покинула Давыдовых в декабре — они уже не чаяли, как от нее избавиться. Антонина Ивановна неизменно придерживалась воспоминаний о том, как за ней ухаживали генералы, министры и члены императорской семьи, от которых она отказалась ради Петра Ильича. Когда-то она в своих письмах Чайковскому писала: "Жить без Вас я не могу, а потому скоро, может, покончу с собой". Теперь из Каменки она угрожала Петру Ильичу, что если ей придется расстаться с Александрой Ильиничной, то ей останется только покончить с собой. Это универсальное средство убедительно действовало перед женитьбой. Не менее убедительно подействовало оно и в сложившейся ситуации. Из Венеции, где Петр Ильич очутился в ноябре, он просил Александру Ильиничну, чтобы Антонина Ивановна еще пожила в Каменке. Бедная Александра Ильинична исполнила просьбу брата, но дальнейшее пребывание Антонины Ивановны у Давыдовых привело к столь глубокому познанию ее невероятной посредственности, что каменские обитатели, все еще по инерции осуждая Петра Ильича, кажется, стали лучше понимать его бегство. К тому же они поняли и другое — что Петр Ильич ни за что не вернется к жене, и одна из причин, заставлявшая их заботиться о ней, — родственные чувства — уже переставала играть роль. Остались просто жалость и сострадание к ее действительно незавидному положению, в котором она мало была повинна. Мы говорим "мало была повинна" и, значит, все же подразумеваем во всем случившемся какую-то долю ее вины. Да, чувствуется что-то неопределенное, небольшое, малозаметное, о чем сразу не скажешь. Дело в том, что многие детали в событиях, сопутствующих женитьбе Чайковского, нам неизвестны. Их приходится по крупицам вылавливать из рассказов самого Петра Ильича, из воспоминаний разных лиц, из писем Антонины Ивановны. Самое первое (а может быть, и второе) ее письмо к Чайковскому, на которое, согласно его рассказу Н. Д. Кашкину, он не ответил, не сохранилось, но из первого сохранившегося письма видно, что Петр Ильич пытался урезонить ее в настойчивых признаниях и желаниях, так как в этом письме она с этого и начинает. "Я вижу, — пишет она, — что пора уже мне начинать себя переламывать, что Вы и сами упомянули мне в первом письме". Но "резоны" Чайковского нисколько не подействовали, и в этом письме Антонина Ивановна возвращается к своим признаниям в любви: "…где бы я ни была, я не буду в состоянии ни забыть, ни разлюбить Вас". В тот же день, отправив письмо, она решает, что этого мало, и садится за другое, в котором ставит вопрос, сыгравший, видимо, роковую роль в дальнейшем развитии событий: "Неужели же Вы прекратите со мной переписку и не повидавшись ни разу? Нет, я уверена, что Вы не будете так жестоки"75.
Петр Ильич, как мы уже знаем, не был так жесток. Перед ним живым укором стояла сцена Татьяны и Онегина. Это он и сам не постеснялся признать. И каким бы странным ни казалось такое признание тридцатисемилетнего композитора, уже испытавшего разные сюрпризы жизни, нельзя усомниться в том, что пушкинские герои действительно оказали на него свое влияние. Косвенным образом это подтвердила и Антонина Ивановна, которая много лет спустя уже после смерти Чайковского, рассказывая о его опере, характеризовала ее следующим образом:
"Она хороша, потому что написана под влиянием любви. Она прямо написана на нас. Онегин — он сам, а Татьяна — я. Прежде и после написанные оперы, не согретые любовью, холодны и отрывисты. Нет цельности в них. Эта одна хороша с начала до конца" 7а.
Похоже на то, что Петр Ильич рассказал Антонине Ивановне о своих сомнениях и чувствах относительно Онегина и Татьяны.
Антонина Ивановна в том же письме, которое мы только что упоминали, угрожала, что покончит с собой, и взывала к Чайковскому: "Так дайте же мне посмотреть на Вас и поцеловать Вас так, чтобы и на том свете помнить этот поцелуй".
Антонина Ивановна жила скромно, у нее была всего одна комната, и визит к ней Петра Ильича не мог остаться незамеченным. О том, каков был настрой этого первого свидания, можно судить по рассказу самого Петра Ильича и отчасти по отрывочным воспоминаниям Антонины Ивановны. Чайковский, волнуясь и смущаясь, стал сбивчиво объяснять влюбленной девушке, что ничего, кроме симпатии и благодарности за ее любовь, к ней не питает. Антонина Ивановна была настолько рада этому свиданию, которого она, вероятно, и не ожидала, что была согласна на все, даже только на братскую любовь, лишь бы быть подле Чайковского и заботиться о нем. Этим Петр Ильич был весьма удовлетворен: ему казалось, что решаются все его проблемы. Разумеется, "только братская" любовь совершенно не устраивала Антонину Ивановну, но она была вполне уверена в своей неотразимости и в том, что, как и бывает в большинстве совершавшихся в те времена браков, та любовь, которую она ожидала, неизбежно придет сама собой. Заверив Петра Ильича в ответ на его онегинские наставления в своих глубоких чувствах, она мельком заметила ему, как это неловко выглядит, что к девушке приезжает мужчина, из-за чего могут пойти разговоры. Чайковский еще раз напомнил ей, что не любит ее, но если она принимает это во внимание и готова мириться со всеми недостатками его характера, о которых он ей поведал, то он делает ей предложение. Этим все неловкости были сразу устранены, и Петр Ильич стал, таким образом, женихом, а Антонина Ивановна — невестой. В своих воспоминаниях она так передает слова Петра Ильича, которыми он высказал свое отношение к ее чувствам и сделал предложение:
"Я никогда в жизни не любил ни одной женщины, и я чувствую себя уже слишком немолодым для пылкой любви. Ее у меня ни к кому не будет. Но вы первая женщина, которая сильно нравится мне. Если вы удовольствуетесь тихой спокойной любовью брата, то я вам делаю предложение" 77.
Антонина Ивановна если и погрешила здесь против правды, то лишь свойственным ей наивным стилем рассказа. Саму же суть слов Чайковского она передала верно, ибо это совпадает с тем, что рассказывал он сам. Можно ли ей поставить в вину, что, выслушав предупреждение Петра Ильича насчет братской любви, которое он не один раз и очень настойчиво подчеркнул, она не посчиталась с этим предупреждением да еще применила некоторые хитрости с целью окончательно привязать к себе приехавшего гостя моральными обязательствами? Если и можно, то в очень малой степени. Антонине Ивановне было уже двадцать девять лет. В ее чувства к Чайковскому можно вполне верить: его очень многие девушки любили. Ее тогдашние надежды на устранение всех препятствий к нормальной супружеской жизни, несмотря на предупреждения Чайковского, не подлежат сомнению. Принимая во внимание среду, в которой выросла Антонина Ивановна, ее семью, где происходили постоянные распри отца с матерью, раздоры между родственниками, влияние обстановки женского пансиона, где она воспитывалась, мы не можем обвинить Антонину Ивановну даже в тех "злых деяниях", которыми она мучила Петра Ильича почти на протяжении всей его жизни, постоянно преследуя его, вплоть до того, что в марте 1879 года, приехав в Петербург, поселилась в том же доме, где жил Чайковский, который с удивлением и ужасом встретился с ней, когда она прогуливалась на улице Около дома, вероятно, специально поджидая его появления. Настроения и чувства ее колебались в очень широком диапазоне, о чем свидетельствуют ее письма к Петру Ильичу. В мае 1879 года, получив предложение Чайковского о разводе с выплатой ей единовременного пособия в сумме десять тысяч рублей (деньги эти были предложены Петру Ильичу Надеждой Филаретовной), Антонина Ивановна с суровой справедливостью упрекала его в эгоизме, в поисках свободы только для самого себя, в отсутствии понимания ее положения:
