В то время, когда Петр Ильич писал это письмо в Швейцарии, в Кларане, он думал, что Надежда Филаретовна только "забыла" его долги и собиралась выплачивать ему субсидию, пока он приходит в себя, находясь за границей, до возвращения в консерваторию. Второй приятный сюрприз ожидал его четыре месяца спустя. Правда, он сам вызвал Надежду Филаретовну на то, чтобы этот сюрприз был преподнесен ему скорее, чем, может быть, предполагала это сделать его покровительница, уже давно для себя решившая, что ее материальная забота о Чайковском будет действовать до… Впрочем, это настолько важный момент, что мы должны привести слова самой Надежды Филаретовны из ее очень большого письма от 12 февраля 1878 года, в котором она разъясняла, что забота ее будет действовать "до тех пор, пока существуют чувства, нас соединяющие, будет ли это за границей, в России ли, в Москве, — она везде будет одинакова и даже в тех же самых видах, как теперь, тем более что я убедилась в своей долголетней жизни, что для того чтобы талант мог идти вперед и получать вдохновения, ему необходимо быть обеспеченным с материальной стороны". Надежда Филаретовна пояснила и другое: "Вы знаете, мой несравненный друг, как мне нужен Ваш талант, как я хочу беречь его:) в Вашей музыке я слышу себя, свое состояние… Так как же мне не беречь Вас?.."76

Теперь у Петра Ильича была ясная перспектива: Надежда Филаретовна будет поддерживать его долго. Как долго — этого он не знал, и от него, возможно, ускользнул строгий смысл ее слов "до тех пор, пока существуют чувства, нас соединяющие" или он не придал им в тот момент серьезного значения. Между тем значение эти слова имели чрезвычайно весомое. Надежда Филаретовна такими словами не бросалась.

Получив окрыляющие заверения, Петр Ильич мог не спешить с возвращением в Россию, и он оставался за границей еще два месяца. Результаты его пребывания там не ограничились отдыхом и лечением. Была закончена красивейшая Четвертая симфония, причем первая ее часть подверглась существенным переделкам по сравнению с эскизами, разработанными еще в Москве до женитьбы. Закончена опера "Евгений Онегин", написан великолепный скрипичный концерт.

Такова история возникновения отношений с Надеждой Филаретовной Мекк, к которым невозможно будет не вернуться, продолжая рассказывать о Чайковском; такова история субсидии, которую Чайковский получал в течение тринадцати лет. Надо иметь в виду, что деньги, которые Надежда Филаретовна платила Чайковскому, играли весьма важную роль как в жизни Петра Ильича, так и в отношениях между ними. Обойти эту важность — значит, выбросить один из самых существенных элементов, связывавших Петра Ильича с Надеждой Филаретовной. При этом вряд ли можно сомневаться в том, что даже если бы не появилась на сцене щедрая субсидия, Чайковский все равно бы поддерживал отношения со своей богатой поклонницей. Переписка, безусловно, продолжалась бы и в этом случае, раз она началась таким романтическим образом, и была бы интересна обоим, особенно Надежде Филаретовне. Однако Петр Ильич никогда не написал бы ей 760 писем и не получил бы от нее 450 посланий в ответ. Эти письма не содержали бы столь глубоких признаний, откровенных бесед о музыке, литературе, философии, религии, политике, о России, о людях и о многом другом, что составляет сказочный роман в письмах, которые даже в трехтомном печатном издании 1934–1936 гг. занимают более тысячи семисот страниц.

Важность денежной субсидии в отношениях между Петром Ильичем и Надеждой Филаретовной заключается не только в том, что эта материальная помощь, по выражению самого Чайковского, спасла ему жизнь и вернула к творчеству. Может быть, этими словами он несколько и преувеличил значение самой помощи. Но жизнь его изменилась от этого сильно. Он обрел покой и независимость в той мере, в какой это вообще могло иметь место при его натуре. Но и в этой мере покой и независимость могли существовать лишь в том случае, если бы, кроме самого главного, кроме занятий своим творчеством, он имел возможности совершать еще десятки добрых дел и исполнять обязанности, без которых не мыслил жизни. Эти возможности он получил. Шесть тысяч рублей в год в дополнение к его небольшому в то время заработку были бы более чем достаточны, если бы он не оказывал помощи родным, многочисленным друзьям, просто случайным людям, попавшим в беду, если бы он не содержал своего непристроенного брата Модеста, не платил пенсии жене, временами превышающей его прежнее консерваторское жалованье, если бы не делал многого другого, что отнимало у него уйму времени и сил, и, прибавим, если бы он иногда не роскошествовал. Но уж таков он был, и от этого ничего не отнимешь. Ему так же не хватило бы и десяти, и пятнадцати тысяч, как в действительности не хватало двадцати, когда он в последние годы стал зарабатывать такие деньги. Очень, очень много уходило на бесчисленные нужды окружающих его людей. Да, признаться, и роскошествовал-то он весьма относительно. Видимо, эти небольшие погружения в прелести жизни тоже были необходимы для поддержания его творческих сил. Помощь Надежды Филаретовны изменила жизнь Чайковского; она стала интереснее, полнее. Он стал еще больше трудиться. От этого и переписка с его покровительницей стала богаче и содержательней. В ней появилась большая разнообразность впечатлений, и поддерживать переписку при этих обстоятельствах Петру Ильичу было легче. Конечно, субсидия к чему-то обязывала. В этой обязанности Петр Ильич, особенно в первые годы переписки, находил гораздо больше удовольствия, чем некоторых неудобств, стеснений и траты времени. Он признавался братьям-близнецам, что с удовольствием пишет письма только им обоим и еще Надежде Филаретовне.

На стороне Надежды Филаретовны ее материальная помощь Чайковскому выступает прежде всего как искренняя радость любящей женщины, которая нашла возможность принести своему любимому значительное облегчение его жизненных мук, вернуть его к жизни, к творчеству, создать условия для появления новых его творений. Она знала, что достигает этих целей из признаний самого Петра Ильича, которые читала не однажды. В 1877 году шесть тысяч рублей в год для Надежды Филаретовны были микроскопической долей того, что она тратила на себя. Ее ежегодные расходы только на свои собственные нужды, не считая обеспечения детей, составляли двести тысяч рублей. Она бы с радостью отдала Чайковскому много больше шести тысяч рублей (и иногда позволяла себе это делать различными путями), но боялась перейти тот предел, за которым теряются истинные уважение и благодарность. Чайковский это тоже понимал и, как ни трудно, как ни жалко ему было, однажды вернул изрядную дополнительную к установленной субсидии сумму, присланную ему на издание Первой сюиты. Конечно же, Надежда Филаретовна поняла этот жест как нежелание выходить за разумные пределы, о чем к тому же Чайковский не раз писал ей, Петр Ильич был прав, когда однажды в сердцах высказал, что Надежда Филаретовна готова была отдать ему чуть ли не все, а он довольствовался ничтожной суммой. Но это в сердцах, а в обычном настроении он частенько злился на самого себя за недобрые нотки в отношении к своей покровительнице и сообщал об этом братьям, прибавляя что-нибудь вроде: "Боже мой, что бы я делал без m-me Мекк! Да будет тысячу раз благословенна эта женщина!"

Так сложилось то равновесие в отношениях, которому способствовали любовь и мудрость богатой меценатки и, безусловно, благородство и чувство меры Петра Ильича. История в самом деле дивная, сказочная: в самую трудную минуту, когда, казалось, уже не было никакого выхода, вдруг появляется влюбленная в музыку фея-миллионерша и не только выручает из беды, но и на долгие годы становится материальной и духовной опорой. Властная женщина, деспот в семье, владелица железных дорог, перед которой трепетали могущественные деловые люди России, превратилась чуть ли не в рабыню Чайковского, готовую исполнить любое его желание. Но и в рабском преклонении чувства ее были столь же сильны, как и в проявлениях властности и деспотизма. В ней все было сильным, и она желала владеть Петром Ильичем, как никто другой. Только узнав, что никакая другая женщина никогда не будет обладать Чайковским, она успокоилась. Петр Ильич принадлежит России, всему миру — думала она радостно, немного и ей.