Невидимая ладонь отпустила так же внезапно, и по залу вновь запузырился смех. Сергей отцепил от казенного пиджака серпантин, бросил на пол, отыграл следующий номер. Он ожидал чего-то большего, а оказалось, просто очередное новогоднее мероприятие, начало очередного года — и стоило ли ради этого терпеть унизительный обыск, когда чужие ручищи ощупывали его от ступней до паха.
Через пару часов он попросился в туалет. Все тот же куратор в шикарном смокинге нацелил на него двустволку своего взгляда, а потом сделал знак могучему охраннику, у которого были неохватные плечи и подозрительно маленькая голова — как голая электрическая лампочка, водруженная на шкаф. Мрачной процессией они двинулись через зал: смокинг — направляющий, шкаф — замыкающий; сопровождала их точно такая же процессия, перевернутая вверх ногами — отражение в паркетных полах.
У двери Сергей обернулся и без выражения спросил:
— Вы и дальше со мной?
Шкаф ждал указаний от смокинга. Смокинг мотнул головой.
— Стой здесь, — приказал он. — А ты давай, не задерживайся.
Там тоже все было в зеркалах, в цветах и мраморе. Вдоль стены тянулся ряд дверей. Стараясь не смотреть на строй немолодых, рослых, угрюмых тубистов в одежде с чужого плеча, преследовавших его от зеркала к зеркалу, он подергал одну из дверей, зажмурился от сверкания фаянса, повозился с задвижкой незнакомой конструкции. Через некоторое время за пределами его кабинки послышался нарастающий шум, короткий фрагмент развеселой пьески, а потом с барабанной дробью захлопнувшейся двери эти звуки оборвались и по мрамору затопали две пары ног: одна пара ступала пружинисто и уверенно, другая влачилась, по-стариковски шаркая.
В раковину плеснула вода. У Сергея заело молнию на брюках.
— …тридцать шесть лет тому назад, если не ошибаюсь, — приглушенно сказал чей-то голос. — Когда закрыли границу, он тут же уехал. Морем сбежал. Для нас — потеря, для вас — находка. А вы точно знаете?
— Совершенно точно. У нас все газеты об этом писали.
Второй голос раскалывала старческая надтреснутость — стало быть, именно этот субъект приволакивал ноги; но Сергея больше всего резанул акцент. Старик был иностранцем.
Он замер с ремнем в руках, не решаясь обнаружить свое присутствие.
— Да, подумать только, как время летит, — продолжал голос с акцентом, — через столько лет…
Слова утонули в хлынувшем потоке, и пару бесконечных минут Сергей, застывший в неоконченном движении, слышал только плеск. Потом этот плеск сменился ровной капелью; чужеземный голос доносился лишь обрывками фраз:
— …наконец ему разрешили… один концерт в родном городе… свою новую симфонию… еще не скоро, под следующий Новый год… всего на триста мест, так что билетов будет…
Теперь Сергей вслушивался с жадностью, едва не до боли в ушах. В раковине снова забулькала вода, и на поверхность выплыл второй голос, без иностранного выговора, который взволнованно настаивал:
— …ведь музыка его настолько нетрадиционна, настолько самобытна… неужели они не боятся, что люди могут…
В этот миг у Сергея из-под локтя с грохотом низвергся водопад: это он ненароком задел какой-то рычажок, который тут же сработал. Снаружи повисло изумленное молчание, которое нарушилось торопливым бегством шаркающих шагов и на секунду ворвавшимся гомоном бала — и воцарилось вновь. Тихо чертыхаясь, он дернул задвижку, выбрался из кабинки — и едва не натолкнулся на высокого седовласого господина в смокинге и карнавальной маске.
А шаркал-то не этот, невольно подумал Сергей.
Руки чужестранца истекали мыльной пеной: на мраморный пол с едва уловимыми вздохами приземлялись розоватые клочья. Из ослепительного крана капала вода — кап-кап, кап-кап-кап — и где-то терялась нерожденной мелодией. Слегка пожимая плечами, господин отвернулся к раковине, и на серебристой поверхности крана Сергей мельком заметил искаженное, расплющенное отражение его пальцев — безошибочно узнаваемых, безупречных пальцев музыканта…
Не соображая, что делает, он шагнул вперед.
— Тот, о ком вы говорили, — начал он не своим голосом, сиплым и сдавленным, — тот музыкант, который приедет к нам на гастроли — кто он? Сам я тоже музыкант. Слышал ваш разговор. У меня…
Дверь разинула пасть, и весь проем загородила косая сажень плеч. Охранник уперся тусклым взглядом Сергею в лицо.
— Этот человек вам мешает, сэр? — угрожающе спросил он.
Сердце у Сергея екнуло, замерло — и куда-то провалилось, увлекая его за собой в доселе не замеченную бездну, навстречу слепящей опасности, навстречу безумию, в мир, который разом потерял всякий смысл, а вода все капала, посольский туалет сражал наповал своей роскошью, ох, что же я натворил, какое безрассудство, какая непростительная, преступная выходка…
— Я не понимать, — надменно бросил иностранец.
Похолодев от немого ужаса, Сергей смотрел, как тот вытирает руки полотенцем. Охранник двинулся вдоль кабинок, заглядывая под двери, а иностранец поднял глаза к зеркалу, и его взгляд, спокойный и непроницаемый, блеснул сквозь прорези маски, но Сергею показалось, что где-то в зыбком мире множественных отражений один серый глаз понимающе, хотя и едва заметно подмигнул.
Вслед за тем седой господин исчез.
— Получишь «строгача» с занесением, — прошипел охранник.
Обретя дар речи, Сергей начал заикаться. Да ведь в оркестре он один из самых проверенных кадров, хоть кого спросите, вот ударника спросите, он меня всю жизнь знает, может за меня поручиться, директора спросите, только не надо строгача, у меня в личном деле ни одного взыскания, это недоразумение какое-то, если людям по естественной надобности, с кем угодно могло случиться, я ни в жизнь, мне сорок семь лет, в моем-то возрасте…
Тяжелый взгляд отвешивал ему пощечину за пощечиной.
— Отныне ты у нас на особом учете, — объявил наконец охранник. — Приступай к своим обязанностям.
Тусклая лампочка его взгляда погасла. Сергей получил возможность вернуться в оркестровую яму бального зала, чтобы и дальше вдыхать жизнерадостные ритмы в свою тубу.
Когда им наконец разрешили снять выданные напрокат смокинги, время близилось к четырем утра. Празднество давно отшумело, в залах осталась лишь гулкая пустота; только какая-то женщина в декольтированном атласном платье и сбившейся набок маске одиноко сидела на диване в углу, рассеянно бросая зеленые виноградины в пьяно разинутый рот. На пути к выходу у Сергея засосало под ложечкой: только бы получить назад свои документы без эксцессов. Через открытую дверь вестибюля он заметил двух мужчин, которые вышли на свежий воздух покурить и громко переговаривались на каком-то незнакомом языке. Он помедлил. Те двое были теперь без масок. Один из них что-то сказал, оба расхохотались и отшвырнули недокуренные сигареты.
— С жиру бесятся, — проворчал, обгоняя его, Святослав. — Ты идешь?
Опомнившись, Сергей поспешил за ним к выходу и едва не растянулся на полированном мраморе; но иностранцы уже возвращались в вестибюль, и ему пришлось посторониться, чтобы их пропустить. В дверях тот, что был выше ростом, седовласый, с ясными серыми глазами и тонким аристократическим носом, адресовал Сергею мимолетную, но значительную улыбку, и в следующий миг Сергей услышал, как на каменные плиты упал какой-то легкий предмет. Там, где только что курили те двое, лежала плоская голубая коробочка.
Сергей в смятении огляделся. Поблизости никого не было. Последние из оркестрантов получали у окошка свои документы, а обтянутые фраками спины удалялись в глубь здания. Нагнувшись, он схватил эту коробочку, полыхнувшую золотом, едва не выронил ее, когда внутри сухо застучало какое-то содержимое, сунул ее в карман, а потом с замиранием сердца и каплями пота над верхней губой догнал остальных музыкантов. В его документах не содержалось никаких отметок о ночном инциденте. Через пару минут он уже был за проходной.
Фасад посольства еще горел огнями, и пробивавшийся сквозь яркие шелковые драпировки свет расцвечивал снег вдоль кованой чугунной ограды бледными красноватыми, зелеными и голубыми квадратами. Но уже в двух шагах Сергей окунулся в темноту, тишину и холод; трубы, тромбоны и глазастенькая скрипка, уныло распрощавшись, поплелись в разные стороны; минуту-другую у них под ногами скрипел снег, а потом опять все стихло.
