– Длинный, не суетись, я только вокруг себя лужу согрел, а ты мне всю малину разворошишь, – сонным голосом пробубнил его сосед Фрост.

– Да на кой мне хрен твоя лужа, у меня свое болото теперь есть, мать его так, – вполголоса буркнул в ответ Сплин.

– Не греми костями – могло быть хуже. Пустыня, например. Та еще жопа, скажу я тебе, хотя вроде тепло, светло и мухи не кусают. Слишком тепло… Или высокогорье с мокрым снегом и буранами. У нас как-то, помню, на одной операции полвзвода гикнуло с последствиями переохлаждения – больше, чем от боестолкновений убыль была.

– А где это ты так повеселился? – поинтересовался Сплин.

– В пизде на самом дне, – уклончиво свернул невольно затронутую тему Фрост. Без раздражения, а просто не захотел ворошить. Но Сплин не удержался:

– В армии, что ли, служил?

– Типа того. Только вот со временем выяснилось, что я плохо переношу, когда мной командуют всякие шкурные мудаки, да еще походя подставляют на каждом шагу, и карьеру я выбрал не по себе.

– Так ты кадровым был?!

– Был, да сплыл. Знаешь, любопытство – не порок, но большое свинство. Отвали, Длинный, а то завтра мой огнемет потащишь, раз уж у тебя такой избыток активности, что аж спать неохота, – прикрыл разговор Фрост.

Тьма была почти полная: кроны деревьев вверху еще немного различались, а что под носом – вообще не разобрать. Опасаясь наступить в темноте на соседей или влезть в какой-нибудь муравейник, Сплин не стал искать новое место посуше, лишь включил обогрев плащ-палатки. Мокрая одежда действительно немного согревалась, если не шевелиться, можно было до утра и так дотянуть. «Завтра высплюсь» – обнадежил себя он.

Утром, направляясь к ручью умыть лицо, не столько из-за страсти к гигиене, а скорее, чтобы взбодриться, Сплин встретил Шелли. Она шла навстречу от ручья, вытирая лицо платком. Удивительно, но выглядела она вполне опрятно и свежо, будто славно выспалась в тепле и уюте в ночь с пятницы на субботу. Сам Сплин выглядел помято, был мокрый и грязный.

– Доброе утро, – машинально буркнул Сплин, а про себя подумал: «если оно доброе, в чем я лично сомневаюсь».

– Доброе, – они на пару секунд встретились взглядом и разминулись.

У ручья, глядя сквозь прозрачную бегущую воду на разноцветные камешки, Сплин вспомнил, что где-то видел подобный взгляд. Нет, Шелли он естественно никогда до того не встречал, но выражение ее глаз было определенно знакомым. Чуть покопавшись в памяти, Сплин вспомнил.

Дело было в кабаке, где еще в студенчестве они компанией отмечали не то сдачу чего-то, не то чей-то день рожденья. Там возле стойки стоял и методично вмазывал рюмку за рюмкой военный, кажется в звании капитана. На нем была парадная форма, стрелки на брюках были бритвенно остры, ботинки начищены, рядом лежала большая дорожная сумка. Гудеж вокруг был в полном разгаре. Играла попса, модная и тупая, идиотски заливисто хихикали поддатые бабы, а трезвые поглядывали вокруг кто томно-оценивающе, находясь в поиске, кто жеманно-самодовольно, демонстрируя статус. Мужики распускали пальцы веером и гнули грудь колесом, производя впечатление друг на друга и на баб непомерной крутизной личных и финансовых возможностей. Народу было порядочно, но вокруг военного было некое постоянно свободное пространство, небольшое, но заметное, будто его окружало силовое поле.

Сидели душевно, через какое-то время возникла необходимость принести еще выпить-закусить, Сплин собрал с добровольцев деньги, доложил сам и двинулся к барной стойке отовариваться. Оглядывая местный ассортимент воплощений Зеленого Змия, он пытался решить в уме задачу как максимально эффективно вложить имеющиеся средства. В момент, когда он начал излагать бармену свои пожелания, его грубо оттер представитель компании блатного углового столика, где отрывались после трудового бандитского дня представители исполнительного звена местной криминальной группировки. Сплин плечом врезался в капитана, мельком заметив планки наград на кителе и какую-то заковыристую символику на петлицах, а также частично повалив батарею пустых рюмок, стоявшую перед военным. Спортивного вида «бычок» с круглыми на выкате глазками произнес через нижнюю губу, обращаясь к бармену:

– Слышь, шершавый, что-то мы официантку нашу дождаться никак не можем, а это непорядок – ты что, не слыхал, что клиент всегда прав?

Официантка где-то в подсобке уже четверть часа размазывала косметику по лицу, пустив слезу после того, как бычковая компания допекла ее сальными шутками и недвусмысленными предложениями.

Пока бармен соображал, кого приставить обслуживать дорогих клиентов от крышующей фирмы, «бычок», еще больше выкатив глазки и сильнее оттопырив нижнюю губу, спросил недовольно сопящего Сплина:

– Че?

Сплин отрицательно покачал головой и отодвинулся переждать эту суету от греха подальше. Удовлетворившись внешней оценкой своего статуса «бычок» заметил слева легкий дискомфорт, в поисках которого уперся взглядом в капитана, который также пристально смотрел на него.

– А ты че, служивый, тебе в казарму свою не пора ли?

Военный резко вскинул правую руку, ударив бычка то ли по адамову яблоку, то ли в ямочку чуть пониже и с нажимом сказал, наклонившись поближе к хватающему ртом воздух собеседнику и проникновенно глядя тому в глаза:

– А ну, вали в свой быдлятник, сявка мокрожопая, пока я тебе кадык к ебеням не вырвал. И чтоб тихо там: полезете в залупу – в мешках догуливать уедете. Попался бы ты мне в другой стране…

Сплин, находившийся рядом, явственно почувствовал, что капитан не просто не боится, а с трудом сдерживается, чтобы не реализовать свою угрузу. Причем это была не пьяная горячая и пустая дурь, а холодная, как жидкий азот, ненависть опасного человека, который определенно умел лить чужую кровь и столь давно этим занимался, что внутренне переродился. Почувствовал это и «бычок». Отдышавшись, он вернулся к двоим своим подельникам, что-то рассказал, те позыркали в сторону военного, который тем же взглядом сверлил их столик, но разбираться так и не полезли. Может, уже имели печальный опыт – вояка явно не писарем служил, да и черт знает, в каких интересных ведомствах у него друзья-знакомые могли быть. Бабьи взвизги и крученый базар стали с той стороны раздаваться пореже и потише.

Военный вернулся к прерванному занятию. Сплин тронул его за плечо:

– Сэр, извините, а что Вы пьете?

– Зачем тебе? – полуобернулся тот.

– Хотел Вас угостить, – кивнув на попритихшую компанию отморозков, предложил ему Сплин.

Военный обернулся, и они встретились глазами. Взгляд капитана напоминал пепелище, так смотрят окна полуразрушенных войной и покинутых жителями домов. В нем было опустошающее знание о себе, о людях и их делах чего-то такого, чего спокойнее не знать. Своя и чужая боль выжгли все иллюзии о справедливости устройства мироздания, осев на дне глаз тлеющим огнем. Вспышка гнева уже остыла, но осталась решимость человека, который не боится умереть, потому что уже не раз бывал в аду при жизни, видел дно человеческой души, предел того, что можно вынести, стоял на самом краю бездны и равнодушно смотрел вниз – плевать, упасть и сгинуть, или остаться и жить. Капитан усмехнулся одной половиной лица и ответил:

– За предложение спасибо, но я заплатил авансом и свое на сегодня выпил. А сейчас мне пора на рейс. Бывай, студент, береги здоровье.

Он подхватил сумку, кивнул бармену и вышел. Бармен проводил его взглядом и вздохнул с облегчением:

– Бля, я уж думал мясня будет… Отпетый человек… – затем он повернулся к Сплину. – Повтори еще раз, парень, чего хотел, я не все расслышал.

Праздник продолжался… Как же давно это было, и как будто с кем-то другим…

– Длинный, окстись, ты что, медитировать тут устроился? – прервал его воспоминания также подошедший умыться Фрост. – Холодная, падла, аж шкура немеет, – прокомментировал он, плеснув на лицо.

– Цени момент, щас пойдем – согреется твоя шкура, мало не будет, – ответил Сплин, возвращаясь к текущей реальности.