Впрочем, по вопросу о том, как познается родина, оппонентка Кейнана Наоми Шемер с ним вовсе не спорит. Просто то, что Кейнан твердит с остроумнейшими, надо сказать, вариациями на протяжении всего фильма, Шемер выражает всего одной фразой. "Родину, — говорит она, — узнаешь прежде всего босыми ногами". В фильме есть земля не только Кейнана, но и Наоми Шемер.

И та и другая прекрасны, хотя лик у них очень разный. Земля Шемер возделана, как райский сад, разбитый от Метулы до Ямита. Земля Шемер застроена не хуже, чем в Европе и Америке. На земле Шемер растения, сбегаясь в перспективе ровными рядами, растут в холе и довольстве, не испытывая, по-видимому, никаких неудобств от того, что их поят водой не из родника, а из железной трубы. Прохладу здесь дарят рощи эвкалиптов — недавних иммигрантов из Австралии, опрокинувших в зеркало Кинерета купы лиственной ряби. Для Шемер эти иммигранты такие же местные, родные, как для русского человека березы. Воспевая эвкалиптовую рощу, Шемер, в сущности, воспела мучительный подвиг евреев с чужим акцентом, расставшихся навсегда с дивными листопадами, чтобы обрести свое место на земле, и не столько уже для себя, сколько для своих детей. Здесь они мерли от лихорадки, гибли от ножа и пули, накладывали на себя руки от разочарований — но для их сынов и дочерей эвкалиптовая роща из песни Шемер давно звучит символом их детства. Шемер, как и Кейнан, полагает, что кроме политического самоопределения есть самоопределение духовное; но его она ищет не в примере палестинского араба, как почвенник Кейнан, а в примере отцов и матерей современных израильтян.

И Ноэми Шемер, воспитанница киббуца, всякому социализму и атеизму вопреки объявляет религиозную молодежь, идущую на поселение в Иудею и Самарию, носительницей духа халуцианства в современном Израиле.

Вот две крайние точки зрения, вытекающие из одного и того же чувства. От того, какая из них возьмет верх, зависит многое.

Огненный свиток

Публицист Натан Дуневич напечатал статью о монументе, который стоит в Иерусалимских горах уже лет десять. Случай, кажется, небывалый, чтобы газетный отклик появился с опозданием на десятилетие. К тому же автор отклика, в силу своей журналистской профессии человек осведомленный, признается, что сам узнал о существовании памятника только через четыре года после его открытия. Большинство же израильтян, пишет Дуневич, вообще о нем не слыхали. Монумент в Иерусалимских горах по сей день окружен океаном безмолвия.

Вы спросите, какой-такой может быть "океан" при скромнейших израильских масштабах? Но и горы, где стоит памятник, даже с большой натяжкой, нельзя назвать горами. Геодезист вам скажет, что они не выше среднего европейского холма. С точки зрения землемерной ленты, земля, на которой развертывались библейские события, крошечная. Однако давно замечено, что впечатление от драмы не зависит от размеров сцены.

Объясняйте чем угодно, мистикой или оптическим обманом, но Иерусалимские горы — само величие. А монумент, всего лишь в восемь метров — ниже цоколя парижской Триумфальной арки — кажется здесь могучим столпом, словно вытолкнутым из недр земли неведомым катаклизмом.

По мере приближения к нему, столп превращается в приоткрытый свиток. Поднятый в небо бронзовый свиток Торы. Глаз начинает различать письмена. Письмена вырастают в человеческие фигуры. На бронзе поток людей, устремленный по спирали вверх, через скалы и пропасти.

Эпизоды скитания евреев на пути от рабства к свободе. Звездные часы и трагедии, взлеты и падения, мученики, герои, дезертиры — от Исхода из Египта до восстания Варшавского гетто. До провозглашения Государства Израиль. До войны Судного дня. До еще не свершившегося витка вечной спирали.

"Огненный свиток", как назвал свое произведение его создатель, скульптор Натан Раппопорт.

Наедине с небом в самой высокой точке Иерусалимских гор.

Безлюдье вокруг, о котором пишет Дуневич, можно, конечно, объяснить отсутствием до недавних пор автомобильной дороги. Хотя и это объяснение сомнительно: во всех других случаях израильтянину нипочем не только бездорожье, но порой и смертельный риск, скажем, в Иудейской пустыне, — только бы обойти свою страну вдоль и поперек. Как нельзя объяснить, почему в Иерусалимских горах чувствуешь себя, словно на крыше мира, так нет объяснения безлюдью вокруг памятника.

Даже его снимок, с таким запозданием появившийся в газете, стоит в ней словно особняком. В стороне от газетной смеси. Смерть Садата. Положение в Ямите. Проблемы израильского кинематографа. Кулинарные рецепты и зимние моды. "Огненный свиток" не вписывается в этот ряд.

Дуневич рассказывает, что в свое последнее посещение памятника был приятно удивлен царившим подле него оживлением: шофер автобуса, заезжающий и в такие места, куда другие машины не заглядывают, решил отпраздновать бар-мицву сына у подножия "Огненного свитка". Жаль только, пишет Дуневич, что компания веселилась уж слишком шумно, не сообразуясь с местом, на которое пожаловала. А по мне это прекрасно, что юные израильтяне именно орали свои юные песни.

Иерусалимские горы ничем не потревожить. А "Огненный свиток", как всякая вечная идея, стоит в недосягаемой дали и в непосредственной близости и от справляющих бар-мицву, и от публициста из газеты "Ха-арец", и от меня, и от тебя, дорогой читатель. От всех, чьи судьбы несет на своей темной бронзе памятник в Иерусалимских горах.

notes

Примечания

"Еш иньян"

"Это интересно"

Сабра

Плод кактуса, колючий снаружи и сладкий внутри. Так называют детей, родившихся в Израиле.

Купат холим

Больничная касса.

Херем

Бойкот.