И дрогнуло тут свирепое сердце мстителя, и вспомнил Великий Медведь, что далек уже пройденный им путь по крымскому побережью, что много уже потрудился он во славу Аллаха над уничтожением неверных джиннов, что утомились его могучие лапы, пересохла грозная пасть, неукротимо жаждущая прохладного питья. Повернулся Великий Медведь к широкому морю, погрузился передними лапами в его холодную пучину, поклонился своему повелителю Аллаху семь раз, преклонил оба колена, опустил страшную пасть в голубую влагу и стал долго и жадно пить. Грозно бурлило море у его жаждущей пасти, вливая в нее неиссякаемые потоки. Высокие волны ходили по всему побережью от тяжкого дыхания огромного зверя. Жажда Медведя была так велика, что он пил долго, очень долго.

Не утоливший еще своего гнева, жаждавший еще крови и мести Аллах стал призывать Великого Медведя выйти из моря и продолжить свой путь, разрушить и Партенитскую долину, уничтожить деревню, пойти дальше по берегу. Не терпело его мстительное сердце такого промедления. Но не слушал Медведь понуканий Аллаха и все продолжал ненасытно пить.

Великим гневом наполнилось сердце Аллаха от такого промедления, открылись уста для проклятья:

- Был ты великим мстителем, будешь великим ослушником. Оставайся навеки на этом месте в назидание поколеньям.

И стали от аллахова проклятья каменеть огромные члены Медведя, мощные бока превратились в страшные отвесные пропасти, высокая спина стала мощной округлой вершиной горы, медвежья голова над морской пучиной сделалась острой скалой, густая шерсть обратилась в непроходимую дубовую чащу. Великий Медведь стал Медведь-горой, Аю-Дагом, и замер навеки.

Только великое Черное море продолжает грозно бурлить у пасти Медведя, как будто он по-прежнему поглощает морскую влагу, и очень боятся осторожные мореплаватели этих опасных водоворотов.

Прошло много веков, успокоился Южный берег

Крыма после страшного посещения Медведя. Выросли леса, развелись животные, расселились люди. Вблизи новой горы образовались деревни: и Гурзуф, и Кизилташ, и Дерменкой, и Куркулет, и старый Партенит. Но все они держатся поодаль. Все-таки страшно - вдруг древний Медведь опять ослушается Аллаха и пошевелится. И остается гора Аю-Даг безлюдной, никто не решается поселиться на ней или завести хозяйство. Нашлись когда-то смельчаки, что построили на его вершине крепость и монастырь, но видно пришлось им плохо: одни развалины, поросшие древним мохом, свидетельствуют об их смелости. Никто не живет на Аю-Даге.

Только недавно, лет десять тому назад, высадились под Аю-Дагом мальчики и девочки с красными повязками на шее и устроили себе большой лагерь под самым боком Великого Медведя. Это - всем нам известный пионерский лагерь Артек.

Как они не боятся…

____________________

Глоссарий: http://irsl.narod.ru/books/KTSweb/block6.doc

Продолжение: http://irsl.narod.ru/books/KTSweb/block3.doc

*********************************************

D:\block3.doc

*********************************************

Не верьте, когда говорят: нет Шайтана. Есть Аллах - есть Шайтан. Когда уходит свет - приходит тень. Слушайте!

Вы знаете Кадык-Койскую будку? За нею грот, куда ходят испить холодной воды из скалы.

В прежние времена тут стояла придорожная баня, и наши старики еще помнят ее камни.

Говорят, строил ее один отузский богач. Хотел искупить свои грехи, омывая тело бедных путников. Но не успел. Умер, не достроив. Достроил ее деревенский кузнец-цыган, о котором говорили нехорошее.

По ночам в бане светился огонек, сизый, с багровым отсветом. Может быть, в кагане светился человеческий жир. Так говорили.

И добрые люди, застигнутые ночью в пути, спешили обойти злополучное место.

Был даже слух, что в бане живет сам Шайтан. Известно, что Шайтан любит людскую наготу, чтобы потом над ней зло посмеяться. Уж, конечно, только Шайтан мог подсмотреть у почтенного отузского аги Талина такой недостаток, что узнав о нем, вся деревня прыснула от смеха.

Кузнец часто навещал свою баню и оставался в ней день, другой. Как раз в это время в деревне случались всякие напасти. Пропадала лошадь, тельная телка оказывалась с распоротым брюхом, корова без вымени, а дикий деревенский бугай возвращался домой понурым быком.

Все шайтановы штуки! А, может быть, и кузнеца. Недаром он так похож на Шайтана. Черный, одноглазый, с передним клыком кабана. Деревня не знала, откуда он родом и кто был его отец; только все замечали, что кузнец избегал ходить в мечеть; а мулла не раз говорил, что из жертвенных баранов на курбан-байрам самым невкусным всегда был баран цыгана; хуже самой старой козлятины.

Коктебельский мурзак, который не верил тому, о чем говорили в народе, проезжал однажды мимо грота, сдержал лошадь; но лошадь стала так горячиться, так испуганно фыркать, что мурзак решил в другой раз не останавливаться. Оглянувшись, он увидел - он это твердо помнит, - как на бугорке сами собой запрыгали шайки для мытья.

И много еще случалось такого, о чем лучше не рассказывать на ночь.

Впрочем, иной раз, как ни старайся, от страшного не уйдешь.

У Османа была дочь, и звали ее Сальгэ. Пуще своего единственного глаза берег ее старый цыган. Однако любви не перехитришь, и, что случилось у Сальгэ с соседским сыном Меметом, знали лишь он и она. Только и подумать не смел Мемет послать свата. Понимал, в чем дело. И решил бежать с невестой в соседнюю деревню. Как только полный месяц начнет косить - так и бежать.

И смеялся же косой месяц над косым цыганом, когда скакал Мемет из деревни с трепетавшей от страха Сальгэ.

Османа не было дома. Он проводил ночь в бане. Пил заморский ракы, от которого наливаются жилы и синеет лицо.

- Наливай еще!

- Не довольно ли? - останавливал Шайтан. - Слышишь скрип арбы? Это козский имам возвращается из Мекки… И грезится старику, как выйдет завтра навстречу ему вся деревня, как станут все на колени и будут кричать: «Святой хаджи!… Постой, хаджи еще не доехал!» И прежде, чем кузнец подумал, Шайтан распахнул дверь. Шарахнулись волы, перевернулась арба, и задремавший было имам с ужасом увидел, как вокруг него зажглись серные огоньки. Хотел прошептать святое слово, да позабыл. Подхватила его нечистая сила и бросила с размаху на пол бани.

Нагой и поруганный, с оплеванной бородой, валялся на полу имам, а гнусные животные обливали его чем-то липким и грязным. И хохотал Шайтан. Дрожали стены бани. - То-то завтра будет смеху! На коленях стоит глупый народ, ждет своего святого, а привезут пья-нень-кого имама! Не стерпел обиды имам, вспомнил святое слово и очнулся на своей арбе, которая за это время уже отъехала далеко от грота.

- Да будет благословенно имя Аллаха, - прошептал имам и начал опять дремать.

А в бане хохотал Шайтан. Дрожали стены бани.

- Наливай еще! - кричал цыган.

- Постой! Слышишь, скачет кто-то! - И вихрем вынес нечистый приятеля на проезжую тропу.

Шарахнулась со всех четырех ног лошадь Мемета, и свалился он со своей ношей прямо к ногам Шайтана.

- А, так вот кого еще принесло к нам! Души его, - крикнул Шайтан, а сам схватил завернутую в шаль девушку и бросился с ней в баню.