Раздумывая над тем, почто пожаловал к нему Бедреддин, какую опасность представляет для него опальный кадиаскер, бежавший из султанской ссылки, и какую выгоду можно извлечь из пребывания известнейшего в мире ислама ученого и прославленного праведника в его бейлике, Исфендияр-бей через венецианское стекло следил за отходом большого генуэзского корабля, груженного ячменем, шерстью и драгоценной медной посудой местных мастеров. Сперва корабль оттаскивала за нос шлюпка с шестью гребцами, йотом опустились в воду все двадцать пять пар весел самого корабля. Галерники заработали изо всех сил, и судно медленно вышло на чистую воду залива. Легкий ветерок с Понтийских гор наполнил его паруса, корабль развернулся и, набирая ход, скрылся за мысом.

Ровно год назад таким же жарким днем проводил Исфендияр-бей Мустафу, последнего сына ненавистного султана Баязида. Мустафа был пленен Тимуром после Анкарской битвы, увезен в Самарканд и через тринадцать лет отпущен на свободу. Долго не верил Мустафа в добрые намерения Исфендияра-бея. Договаривался о помощи и переправе в Румелию сперва с венецианцами.

Только когда они обманули его, волей-неволей пришел на поклон в Синоп. Молодо-зелено, что поделать? Не мог понять: Исфендияр-бей не настолько глуп, чтобы весь род Османов, а не только правящего государя считать своим врагом. Но Исфендияр, видит бог, не обидчив. Снабдил Мустафу оружием, конями, благословил на подвиг и вместе с тремя сотнями воинов переправил на своих кораблях к другу своему господарю Валахии. Тот помог Мустафе людьми и деньгами, перевез через Дунай. И вот уже год сражается Мустафа Челеби со своим братом за престол и, даст Аллах, будет сражаться долго.

Известно ли обо всем этом было шейху Бедреддину в его изникском сидении? Конечно! Оттого и приказал своим поднять мятеж в Карабуруне, что знает: Махмед Челеби занят войной с братом.

— Ах, хитрец! — восхищенно проговорил Исфендияр-бей. Даже прихлопнул в ладоши от удовольствия, что разгадал помыслы шейха.

Впрочем, сам шейх ни в коем разе не должен был об этом догадываться. Объяснилось и другое: зачем прибыл к нему из Эдирне ученый дамаскин, как там его? Арабшах, что ли? Привез письмо от самого Мехмеда Челеби, в котором тот любезно просил оказать ласковый прием его личному писарю и улему. Араб с поклонами, с придыханьями попросил великой милости познакомить его с книгохранилищем Кастамону и представить ученейшему Мюмину ибн Мукбилю из Синопа, о медицинских трудах которого он премного наслышан. Нашел дурака! Какие там книгохранилища, какие труды? Приехал разнюхать, что творится в это смутное время в бейлике Чандырлы, каковы намерения его властителя. Не зря араб тщится задавать ему мудреные вопросы о боге, о справедливости, на которые пристало отвечать не властителю, а улемам. К ним он и отправил этого Арабшаха. И не подал вида, что раскусил его. Исфендияр-бей птичка стреляная, его на мякине не проведешь.

Он отошел от окна. И с удивлением заметил стоявшего возле порога доверенного слугу — махрама.

— Чего тебе?

— Изволили звать, мой повелитель?

Ох и вышколил же визирь этих махрамов. Как только услышал он его тихий хлопок!

Довольный своим умом, своими слугами, Исфендияр-бей приказал:

— Скажи визирю, чтоб все было готово. Когда шейх Бедреддин приблизится к городу, мы выйдем встречать его сами!

Море за окнами потемнело, слилось с ночью. Слуги, мягко ступая по коврам, зажгли свечи. Опустили занавеси. И встали у дверей.

Один за другим входили приглашенные. Рассаживались но местам. Властитель бейлика Чандырлы созвал на беседу со знаменитостью цвет своего двора: визиря, кадия, улемов. Удостоился этой чести и султанский писарь Ибн Арабшах. Исфендияру-бею он нужен был как свидетель. Бедреддина посадили на почетное место по правую руку от бея. По левую расположились взрослые сыновья-властителя Касым и Хамза.

Бедреддину нужно было одно: переправиться в Румелию. Он надеялся на помощь Исфендияра. У того с Мехмедом Челеби были давние счеты. После Анкарской битвы, с поля которой мальчишка Мехмед позорно бежал, Исфендияр-бей дважды пытался с ним расправиться. Известное дело, волчонка надо брать, покуда он не стал матерым волком. Но волчонку везло: оба раза, разметав засады, он вырывался цел и невредим. В третий раз Исфендияр пошел на него, соединившись с его братом Исой, оспаривавшим власть над Анатолией. И был разбит, на сей раз вместе с Исой и его войском. Общая опасность — воцарение Сулеймана Челеби — на время заставила их забыть о своей вражде. Исфендияр-бей с благословения Мехмеда Челеби переправил в тыл султану в Румелию другого брата — Мусу, чтоб не давал Сулейману покоя. Но когда Мехмед Челеби, задушив Мусу тетивою, сам стал султаном, Исфендияр тем же путем переправил в Румелию Мустафу. Знал: если Мехмед Челеби укрепится на престоле, ему несдобровать.

Эх, если бы шейх Бедреддин вслед за своим управителем Бёрклюдже поднял мятеж в Румелии! Тогда дом Османов загорелся бы с трех сторон, и Исфендияр мог спать спокойно. Но вслух он об этом и обмолвиться не смел.

Не мог говорить открыто о своих намерениях и Бедреддин. Их интересы с Исфендияром временно совпадали, но главная его цель была враждебна властителю Чандырлы не меньше, чем султану османов. И потому Бедреддин был настороже. Наверняка Исфендияр слышал о победах Бёрклюдже Мустафы, об установленных им порядках, о его речах. Может быть, слышал, но не верил: дескать, всякий правитель пользуется даром речи для сокрытия своих мыслей. Или, как большинству людей, мелочное, сиюминутное закрывало от него главное, истинное. А может быть, просто-напросто прикидывает, как обменять голову беглого кадиаскера на мир с султаном Челеби. Рассчитывает, что выгодней. Неспроста же сидит у него во дворце личный писарь султана.

Исфендияр встретил Бедреддина торжественно. Спешился вместе со свитой за сто шагов. Поцеловал руку. Сам ввел в город. Попросил дать имя своему новорожденному сыну и стать таким образом посаженым отцом. Явленный ему почет лишь усугубил настороженность Бедреддина. Известно, когда властитель говорит: «Ты храбрец!» — значит, посылает тебя на смерть. Когда дает понять, как высоко тебя ценит, значит, собирается продать.

Что до Исфендияра, то он хоть и желал Мехмеду Челеби провалиться сквозь землю, но боялся его. Слишком уж несоизмеримы были их силы. И потому Ибн Арабшах должен был засвидетельствовать перед султаном, что Исфендияр не замышлял против него зла, а Бедреддина принял не как беглого кадиаскера, а как почтенного шейха, чьи заслуги в делах веры и шариата общеизвестны.

По всему по этому разговор шел не о том, что составляло главный интерес и хозяина, и гостя, а о разных околичностях. И участвовали в нем улемы, а воеводы помалкивали. Лишь властитель изредка вставлял высочайшее слово.

Ибн Арабшах, мальчиком увезенный по воле Тимура из родного Дамаска, повидал множество стран и народов. Благодаря пытливости ума и отпущенным ему немалым способностям, изучил языки монгольский и кыпчакский, татарский и фарсидский.

Еще в Самарканде от учителя своего Сейида Шерифа, который вместе с Бедреддином постигал в Каире премудрости логики у одного и того же наставника, слышал он о шейхе много похвального. Высоко ставил бескорыстие, бесстрашие и мудрость Бедреддина и другой самаркандский наставник Ибн Арабшаха шейх Шемседдин Джезери, которому некогда выпала честь представить Бедреддина самому Тимуру и присутствовать при их беседе. Ибн Арабшах знал труды Бедреддина, но виделся с ним впервые. И не упустил случая высказать ему свое восхищение грандиозным комментированным судебником «Джами ул-фусулейн», присовокупив, что, по его скромному мнению, ничего подобного мусульманская наука не знала по меньшей мере два с половиной столетия со дня обнародования «Хидаи». Уподобление книги Бедреддина труду среднеазиатского богослова Аль Маргинани было лестной похвалой, ибо «Хидая» служила учебником законоведения во всех медресе мира. Бедреддин невозмутимо заметил, что, когда писал в Эдирне свой труд, у него возникло ровно тысяча девяносто вопросов к «Хидае». Теперь же у него есть вопросы и к «Джами уль-фусулейн», не столь многочисленные, но не менее значительные по сути.