Всех на голову длиннее,

На длину ушей он выше.

Перекладины подняли,

Чтобы шапкой не цеплялся…

Зато Ханка мигом усвоила правила обряда и вовсю ревела с новоявленными подружками, оплакивая «девичью жизнь».

Послушный зову «колдуна» — зоопсихолога, выбежал из чащи медведь, толстобокий и мохнатый, будто бескрылый шмель: с ним плясали, взяв за лапы, а потом угощали зверя с берестяных блюд пирогами и ягодами… Ханка была на последних неделях беременности, хотя и вдвое сокращенной генетиками, но все же требовавшей некоторых предосторожностей. С медведем она не плясала и старалась не объедаться.

Наливался холодной зеленью рассвет в стороне Соловецких островов, будоражила кровь полная луна. Сородичи разбрелись по постелям; медведь, перебравший хмельного, колодой лежал под столом на дворе, и только неугомонные подростки еще гонялись друг за другом вокруг дымного кострища, да в орешнике слышался смех спрятавшихся парочек. Отказавшись от ночлега, Сай бережно вел Ханку через лес. На их пути не раз вставали бесшумные сизые тени, но, сверкнув глазами, отступали. Звери в этом краю дружили с человеком.

Уже неподалеку от их раковины, светоносно — розовой, странным образом сочетавшейся с медными соснами и мшистыми валунами, Сай увидел, что сердечная подруга более подавлена, чем устала. И подавленность, как ни удивительно, нарастала по мере приближения к родному дому. Ханка едва переставляла ноги, стараясь не глядеть на Сая…

Навстречу им, как бы невзначай держа руки на прикладах подвешенных у седла парализаторов, прогулочным шагом выезжали из — за молодого ельника три одинаково одетые всадницы.

На вторую неделю я взвыл от бездействия.

В нейтринике и абсолют — двигателях я смыслил мало, но руки у меня были умелые, а кроме того, я сразу понял, чего не хватает их «Орлеанской деве». Корабельный зал для собраний, высокий, на стрельчатых опорах, казался незавершенным без органа. Я представил себе, как играю Баха или Генделя где — нибудь над провалом межзвездья, в сиянии галактического рукава: ей — богу, сами того не зная, для такого концерта и писали великие маэстро… Мне казалось, что амазонки, среди которых немало было чутких к музыке, просто расцелуют меня за такую идею. Однако Гита только плечами пожала: «Орган, так орган», — а Кларинда, рассеянно похвалив, сказала, что орган они действительно соорудят, но собственными силами, поскольку девушки должны все уметь.

Итак, оставалось мне ходить в лес за опятами, объезжать коней, сытно есть и спать с Бригитой: от всего остального я был избавлен. Но скоро я понял, что таков не только мой удел.

С каждым днем в общине оставалось все больше мужчин. Амазонки приводили их с собой, как сердечных друзей или наставляемых. Мы, конечно, сразу же знакомились, выяснили, кто чем дышит. Скоро я сблизился с Уго Кастеллани. Этот обаятельный смешливый брюнетик, на вид совсем мальчишка, «подобранный» главной тело — хранительницей Кларинды, Аннемари, вызывал во мне чувства старшего брата. Ему, так же как и мне, практически некуда было девать свое время. Бродя по лугам и речным долинам, спорили мы на разные отвлеченные темы; соревновались в кулинарных тонкостях, скакали наперегонки, жгли костры, разыгрывали спектакли с видеофантомами — в общем, проводили время, как десятилетние ребята на каникулах.

Уго подкатило под горло еще быстрее, чем мне. Он и вообще — то был непоседа: почти не появлялся в региональном учебном городе, и выпуск его уже вторично откладывали, зато успел обшарить все Круги Обитания и чуть не погибнуть в марсианской пустыне. Аннемари приручила его тайнами зрелой женственности, однако ненадолго: скоро Уго начал тосковать о свободе. Не будучи дурой, наставница отпустила его помотаться по свету. Вернувшись, Уго заблажил снова, но уже по другой причине.

— Ты не думай, что мне правится только шляться! — заявил он мне за нашей очередной трапезой у костра, в один из последних ясных октябрьских вечеров, над гуашево — синей водой устья Десны. — У меня как раз очень основательное, неподвижное призвание. Я архитектор жилых комплексов. Удивлен? То — то и оно, что даже в учгороде об этом не знают, до недавних пор сам не был уверен, а компьютер внушал совсем иное…

Оказывается, злосчастный Уго, прознав, что амазонки намерены основать первую звездную колонию, загорелся идеей спроектировать для них пионерский поселок. Раздобыл карты той, достаточно хорошо исследованной планеты, нашел чудесное место в субтропиках, в дельте большой реки вроде Нила, и принялся увлеченно рисовать, чертить, лепить с помощью фантоматора… Хотелось создать нечто действительно неземное, с печатью нового мира, но вместе с тем напоминающее о родных краях. Получилось не то гнездо ячеистых грибов, не то селение подводных пауков — серебрянок, запускающих пузыри воздуха под паутинную сеть, — в общем, облагороженный вариант кроманьонских свайных построек. Сотворив сие, Уго пригласил Кларинду со свитой, уверенный не только в успехе, но и в общем восхищении. И что же? Не пытаясь смягчить резкость отказа, рыжая предводительница заявила, что они пока не нуждаются ни в каких проектах; что, дескать, вовсе не так уж подробно изучена планета, может преподнести сюрпризы, и потому надо там сначала осмотреться, а потом, погодя, думать об архитектуре… И остался Уго при своих фантомных макетах, точно побитый, а через пару дней случайно узнал: у Кларинды было обсуждение проектов колонии, представленных архитекторами — женщинами…

Тогда он и высказал, нарезая луковицы для кострового шашлыка, то, что мучило меня неимоверно, о чем я молчал лишь из любви к Бригите.

— Откармливают нас на племя, а больше ничем не хотят быть обязаны. Мы — бугаи в стойле!

…В одну из начальных, счастливейших наших ночей, устав обучать такого облома, как я, любовной гимнастике и отдыхая на ворсистом ковре (постели нам было мало), Бригита поведала мне один из важнейших догматов, на коих зиждется сообщество амазонок.

Историю, которой нас учили с помощью книг и Восстановителя Событий — объемного телевизора времени, — они понимали весьма своеобразно. По меньшей мере, сто тысячелетий длился на Земле матриархат — эпоха, когда в племенах судили и властвовали женщины. Материальное производство развивалось тогда медленно, прогресс техники почти стоял на месте, — разве что от грубых каменных сколов — нуклеусов, заменявших все орудия труда, перешли к более изящным инструментам. Однако за это невообразимо долгое время были сформированы главные нравственные качества человека: любовь к ближнему, милосердие, чувство справедливости. Затем, когда народы умножились, когда понадобилось торговать, путешествовать, защищать свои владения, роль вожаков постепенно прибрали к рукам мужчины. Мир вещей стал преображаться с утысячеренной скоростью: поднимались и падали волны цивилизаций, все более развитых, изощренных и грозных. В бесконечных войнах, в тисках общественного неравенства люди (Бригита сказала «мужчины») ожесточились друг против друга. Насколько высоко вознеслось техническое могущество человека, настолько же упала его добродетель… Но вот после очистительной кровавой рвоты, продолжавшейся двести лет и чуть не погубившей род человеческий, Земля сделалась, наконец, единой и мирной, как никогда. А еще через несколько поколений окончилась индустриальная эра, породив сплошь компьютеризованные и автоматизированные Круги Обитания… Тем самым мужчины, ущербные морально, но при этом великолепные инженеры, выполнили свою историческую миссию, Мир обеспечен вещами. Теперь бразды правления должны снова принять женщины — чтобы в мире, уже не знающем розни, зависти и злобы, на веки вечные воцарилась Любовь.

Тогда я поднял Бригиту на смех: уж слишком нелепым показался мне принцип морального «неравенства полов». Дразнил ее:

— Кто же вам их отдаст, бразды — то?

— Ты и отдашь, — без привкуса шутки ответила она. — Ведь ты же рыцарь, правда? Это должно стать последним рыцарским поступком всех мужчин: вернуть судьбу Земли своим прекрасным дамам!..