Если дома не появлялись ни сын, ни дочь, он считал такой уик-энд самым грустным временем недели. Тогда он чистил от снега тротуар перед домом, а затем как неприкаянный бродил по пустым комнатам в ожидании момента, когда он сядет в машину и поедет в районную больницу. Последний месяц его не притягивала даже работа. И там у него все валилось из рук, ему казалось, что его одолевает усталость, вялость и что-то вроде покорности и смирения. Он не выказывал своего настроения окружающим, вел себя как прежде, но чувство тяжести и неопределенности не пропадало.

От этого чувства Менгарт не избавился даже в период проверки. Он не сумел создать в дивизионе творческую атмосферу одержимых единомышленников, где бы все до последнего человека были готовы расшибиться в лепешку, лишь бы выполнить стоящие перед ними задачи. Больше того, ему казалось, что подчиненные поняли, что он утерял способность быстро реагировать на изменения окружающей обстановки и принимать адекватные решения. И хотя он все равно был еще на своем месте, командирская искорка в нем погасла.

Старость? Может, так напоминает о себе старость?

Сил у него было еще хоть отбавляй, на здоровье не жаловался. Вот только Либы с ним не было. Разве могли что-то изменить два часа в среду и воскресенье, проводимые у больничной койки? Два часа, которых мы так ждем, а потом не знаем, о чем говорить. Два угнетающих часа, когда ты хочешь, но ничем не можешь помочь, когда ты стараешься быть веселым и беззаботным, а выйдя на улицу, опять впадаешь в удручающую тоску.

«Все можно и все нужно преодолеть, в том числе и одиночество», — подумал Менгарт, выезжая из гаража. Он вспомнил, как они когда-то начинали, как жили в одной комнате в общежитии с двумя маленькими детьми на несколько сот крон в месяц. Либуша кипятила пеленки в баке на печке и развешивала в общей ванной. Он учился, так что свободного времени на семью у него мало оставалось. Сколько дней одиночества провела с ним Либа, сколько бессонных ночей, когда он должен был приехать и не приезжал! А время тогда было грозное, вот-вот могла разразиться война. Они часто находились в полной боевой готовности, спали по очереди на командных пунктах, ели из походных котелков и не знали, встретятся ли еще когда-нибудь со своими семьями. Однако и тогда Менгарт не думал о Либуше так часто, как теперь. Может, и это — тоже свидетельство надвигающейся старости? Нет, о старости думать еще слишком рано, кто о ней думает, тот стареет быстрее.

«Результаты проверки неплохие, нет, тебя еще рано списывать в металлолом», — убеждал он сам себя. Пусть его слегка упрекнули в медленном внедрения прогрессивных форм учебно-боевой подготовки, но что могут знать наверху о жизни в дивизионе? Он работал с людьми, которых имел в наличии. Люди не изменяются по мановению волшебной палочки и не приходят в восторг от всякого нововведения, как полагает инженер Главка.

Молодежь хочет идти вперед семимильными шагами, в то время как иногда бывает достаточно маленьких шажочков. Уверенных и точных…

Менгарт поставил машину за углом больницы и пошел к главным воротам. Даже с завязанными глазами он безошибочно нашел бы дорогу в нужное отделение, добрался бы до обшарпанной двери, за которой лежит Либа.

Он взялся за ручку и… нерешительно застыл на пороге. На кровати, многие месяцы служившей пристанищем для его жены, лежала другая женщина. Сердце сильно застучало в груди Менгарта, в голове мелькнули мрачные мысли.

Кто-то легонько взял его за локоть.

— Пойдемте со мной, — послышался голос главного врача.

Менгарт послушно последовал за врачом, впившись взглядом в его белый халат, а весь мир вокруг посерел, сделался безликим. Ему казалось, что серый цвет расползается и вот-вот закроет белый халат врача, а тогда воцарится хаос и мертвая тишина. Тишина, которую можно услышать, которая кричит и доводит до бешенства.

— Я солдат, пан главный врач, и выдержу правду, — сказал Менгарт, сжав руки в кулаки, едва они вошли в просторный кабинет. — Где моя жена?

Главный врач предложил ему сесть, пододвинул свое кресло поближе к нему, и на его уставшем лице мелькнула улыбка.

— Не сердитесь, пан Менгарт, что заранее не предупредили вас, но ваша жена находится сейчас в неожиданном для вас месте. Ее готовят к операции.

Менгарт растерянно заморгал.

— Не волнуйтесь, — продолжал главный врач. — Мы провели все необходимые обследования и пришли к выводу: того, что мы предполагали, у нее нет. Ваша жена, как бы это выразиться покороче и попонятнее, страдает от серьезных нарушений желудочной деятельности. И вот теперь мы можем приступить к операции.

— Операция… будет трудной? — с запинкой произнес Менгарт, ощутив, как ногти до боли впиваются в ладони.

— Да, — ответил главный врач. — Поэтому я и пригласил вас сюда. Я верю в своих коллег и в целом в успех операции, однако конечный результат зависит не только от хирурга и его помощников. Вашей жене будут необходимы хороший домашний уход, спокойствие. Понимаете меня?

Менгарт кивнул, хотя не был уверен, что понял все до конца. Главврач начал подробно знакомить его с диагнозом, объяснил ему план операции и способ долечивания.

— Я не намерен что-либо приукрашивать, пан Менгарт. Вы должны осознать, что ваша жена и после операции не будет полностью здорова, — добавил он.

— Мог бы я с ней поговорить? — неуверенно спросил Менгарт, и главврач разрешил ему это.

Менгарту пришлось взять себя в руки, чтобы войти в палату с наигранной веселостью на лице.

— Я уже думал, что тебя отпустили домой и мы разминулись, — сказал он Либуше.

— Видишь, какие я получила апартаменты. Только для себя лично. Как тогда в Ереване, помнишь?

Еще бы он не помнил! В тот вечер они отдыхали на балконе и пили чай из больших чашек. Воздух был теплый, небо безоблачное. Либуша, загоревшая, с мечтательными глазами, смотрела на цветущие в парке деревья и вздыхала: «Как же здесь прекрасно!»

— Ты думаешь, Ярослав, что мы были счастливы вдвоем? — спросила она неожиданно, вспомнив прекрасные минуты, проведенные в Сухуми, Сочи, Ялте и других городах.

— Я счастлив, живя с тобой, Либуша. И буду счастлив с тобой всегда, — заверил он жену и сжал ее руку.

Ее губы едва заметно затрепетали.

— Это хорошо, Ярослав, это очень хорошо. Я тоже была с тобой счастлива, о чем еще можно мечтать в жизни?..

Домой Менгарт ехал медленно, на третьей скорости. Водители едущих за ним машин нетерпеливо сигналили и, обгоняя, выразительно стучали себя по лбу. Он внимательно следил за лентой дороги с голыми тополями по обочине, выводившей через мост к гряде гор. Оказавшись у их подножия, он остановил машину, выключил мотор и зашагал к лесу. Он проваливался в глубокий снег, падал, снова поднимался и шел дальше. Подойдя к первым деревьям, подполковник остановился. Оперся о ствол стройной ели, подышал на ее кору. Ему надо было хоть минуту побыть одному, без свидетелей, потому что бывает так, что и мужчине это совершенно необходимо.

В Борек Менгарт вернулся незадолго до сумерек. Перед воротами прохаживался майор Сойка, в гражданской одежде и изрядно продрогший.

— Что-нибудь стряслось, Франтишек? — спросил его Менгарт, быстро выйдя из машины.

— Ну и ну, неужели мы не можем прийти друг к другу просто так?.. — ответил майор. — У Либуши был? — осторожно начал он, когда они сели за стол, на котором дымился жасминовый чай и стояли две рюмки сливовицы, присланной братом Менгарта из Моравии, из Зноймо.

— Да. Завтра ей делают операцию.

— Вот видишь, самое худшее минует, и она снова будет с тобой.

Менгарт отпил чаю.

— Ты даже не знаешь, Франтишек, как я этого хочу… — проговорил он.

— Твоя Либа заслужила спокойную жизнь. Что за жизнь с нами у наших женщин? Тем более у твоей Либы — ведь ты всегда был на переднем крае. Всегда там, где что-то творилось. Мало кому по плечу такой объем работы.

— Побереги дифирамбы для похорон, — махнул рукой Менгарт.

Сойка засмеялся: