Решают секунды, они означают — быть или не быть. Гинек знает об этом. Проклятая жара!

Жара, холод, день или ночь — противник не выбирает. Либо ты готов его встретить, либо тебя нет в живых. Сейчас, в этот момент. А через несколько секунд будет уже поздно. Тут разыгрываются людские драмы, исчисляемые в секундах, здесь действует железная логика войны против всяких войн. В людских драмах на карту поставлены счастье и горе, мечты и разочарование, любовь и расставание, жизнь и смерть.

Определить цель, распознать ее, несмотря на активные и пассивные помехи, уточнить, отдать приказ операторам.

Стрелки часов бегут, их тиканье молотком бьет в висках.

Не потерять цель, ракеты наводить как можно точнее, поразить цель, прежде чем противник осуществит свое намерение!

На экране сближаются две отметки.

Откуда-то из темного угла Гинеку ухмыляется лицо Душана. Там же и Менгарт: губы плотно сжаты, ледяные глаза выражают упрек.

Гинек рывком приподнялся. С минуту он удивленно озирался по сторонам, соображая, где находится, почему на нем мокрая от пота пижама. Темнота, никакого экрана, ни Главки, ни Менгарта. Он не руководит наведением ракеты на командном пункте, а сидит в постели, и рядом спокойно дышит Шарка.

Гинек снова устало опустился на подушку. Сон исчез. Да он и не жаждал увидеть продолжение терзающих душу видений. Не хватало, чтобы к дневной нервотрепке прибавились еще ночные кошмары.

Ужаснее всего изматывало молчание. Командир молчал, майор Сойка молчал, товарищи по службе тоже молчали, хотя известие о каком-то проколе инженера дивизиона разлетелось со скоростью ракеты и о нем наверняка судачили по углам. Время, заполненное повседневными заботами, бежало быстро, а в Гинеке все кипело. Он догадывался, что за стеной молчания разыгрывается тихая битва. Только слепой мог не заметить, что Менгарт и Сойка несколько раз ездили в штаб дивизии. Его они не приглашали. Нет ничего горше, чем не иметь возможности защищаться.

Он потянулся за будильником. Вставать еще рано. Но Гинек все равно осторожно отодвинул Шаркину руку и вылез из-под одеяла. Нащупывая босыми ступнями тапочки, он посмотрел на Шаркино лицо. Оно напоминало лицо матери, готовой проснуться при первом крике ребенка и поспешить ему на помощь.

Гинек пошлепал на кухню.

— Который час? — раздалось ему вслед.

Он удивленно оглянулся:

— Полшестого.

— Ты сегодня раньше идешь на работу? — спросила Шарка, не открывая глаз.

— Что-то не спится.

— Тогда иди ко мне, — предложила она. — Я тоже всю ночь ворочаюсь.

Гинек выпил воды из чайника и вернулся в комнату.

— Какие-нибудь неприятности? — Она положила голову ему на плечо.

— Не знаю, как тебе сказать… — Он прижал ее к себе. — Может так случиться, что я ни на какие курсы не поеду, — сказал он расстроенно. — Главка позаботился о том, чтобы теща раззвонила по всему министерству, что я негодяй.

Он стал рассказывать ей, что произошло за последнее время, упомянул о выступлении Душана на собрании и с напускным равнодушием добавил:

— Ну и пропади оно все пропадом! Две недели назад я и понятия не имел об этой возможности, но жизнь вовсе не казалась мне неинтересной. Особенно с тобой! — Он поцеловал ее.

Шарка почувствовала, что он разочарован.

— Ты думаешь, пошлют Душана?

— Скорее всего, — ответил он и усмехнулся. — Он ведь это заслужил.

Комната постепенно наполнялась серым светом, утро было хмурым. Отчетливо слышалось тиканье будильника. Это был единственный звук, который они слышали. Гинек заглушил его:

— Больше всего меня злит, что мне не дали слова. Но я возьму его сам… Должен взять, нет, не из-за Душана, а ради самого себя. Пусть мне скажут, почему я потерял доверие! — возмущался он.

Она нежно его обняла, засыпала поцелуями. Но сделала это так, чтобы он не почувствовал, что она радуется. Ее хорошее настроение он расценил как попытку развеять его мрачные мысли.

На улице начался противный осенний дождь. Тучи почти касались вершин холмов, и если бы они не избавлялись от многих тонн воды, то, наверное, опустились бы на землю.

— Спрячься под моим зонтом, — предложила Гинеку Шарка и внимательно на него посмотрела. Она ожидала, что Гинек, как всегда, откажется, но он продолжал идти молча и безучастно, никак не реагируя на ее слова.

Гинек не любил ходить под зонтом. У него был свой, складной, полученный по какому-то случаю от Марики. Его Гинек никогда не использовал, и сейчас, подумав о нем, он вспомнил о Марике. Это принесло беспокойство: как далеко продвинулось дело о разводе? Ярда Фрич призывал его к терпению. «Разводов тьма. Мы у нас пропускаем до пяти пар ежедневно и все равно не успеваем», — сказал он.

На прощание Шарка горячо поцеловала его, и ему показалось, что даже в такую мерзкую погоду она выглядит радостной и веселой. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом. Может быть, будет лучше, если он никуда не поедет. Его ожидало так много приятного — свадьба, новая квартира… неожиданно очень захотелось ребенка. В тридцать лет об этом уже пора подумать всерьез…

Природа, казалось, решила проверить людей. За Бореком, на лугах, она показала Гинеку, на что способна. Ветер и дождь усилились. Гинек затянул под подбородком ремешок фуражки, чтобы ее не унесло.

Звук мотора автомобиля он услышал в последнюю минуту. Военнослужащие в Бореке чтили неписаный закон — подбирать по дороге сослуживцев, идущих пешком. Не остановиться в такое ненастье было бы просто преступно. Светло-зеленая «шкода» обогнала его и затормозила. Гинек не мог вспомнить, чья же это машина.

Обрадованный, он подбежал к ней, открыл дверцу и заглянул внутрь. За рулем сидел Душан Главка.

Гинек заколебался.

— Полезай, не укушу. Все равно я с тобой хочу поговорить, — проговорил Душан и осторожно тронул с места. — Сейчас надо не спеша, новый мотор требует деликатного отношения, — будто извиняясь, сказал он. В его словах скользнула гордость собственника. — Сначала полегоньку, а вот когда наезжу тысячи две, я с него все возьму.

— Работать полегоньку, чтобы потом все взять, в этом ты мастер, — не удержался Гинек.

— Ты думаешь? — спокойно проронил Душан.

Гинек следил за «дворниками», они казались ему отвратительными щупальцами. Душан продолжал:

— Если в будущем тебе захочется сорвать на ком-то злость, то не обижай невиновных. Если то, о чем сейчас говорят, правда и твоя теща действительно написала в министерство, то я прошу прощения. Не за себя, за свою жену.

Их взгляды встретились, Душан остановился у обочины. Сидя за рулем едущей машины, он не мог сказать то, что собирался выложить Гинеку. Он вдохнул побольше воздуха и подробно рассказал Гинеку обо всем, что произошло у Градских.

— Я совершенно непричастен к этому. Элишка получила свое, — закончил он.

Гинек глядел на потоки воды, стекавшие по лобовому стеклу машины, и смущенно молчал. И только когда они остановились на стоянке у главного входа, он поблагодарил за оказанную любезность. Пока Душан закрывал двери машины, он успел пройти несколько шагов. Он хорошо слышал за спиной твердую поступь друга, но не обернулся, не нашел в себе сил подождать его.

Коридор Гинек почти пробежал, только бы побыстрее добраться до своей комнаты. Наконец он оказался за дверью, стряхнул воду с фуражки и плаща, повесил их на вешалку. Ощущение того, что в спину ему глядят колючие глаза Душана, не проходило. Он передернул плечами от холода.

Гинек сварил кофе. Приятный горячий напиток немного согрел его. Полистав газету «Обрана лиду», Гинек не смог сосредоточиться на содержании. Отложил газету, несколько минут смотрел невидящими глазами в окно, потом потянулся за прищепкой с надписью: «Не забудь!» и просмотрел находящиеся там бумаги. Ему предстояло позвонить в инженерный отдел, подготовить сообщение для секретаря парторганизации о ходе сезонных работ, проверить, отремонтировали ли техники неисправный тягач… и купить в гарнизонном магазине буханку хлеба, потому что к вечеру в продуктовой лавке его уже, как правило, не бывает.