Идея навестить бывшую однокурсницу Марику возникла у Элишки в субботу.

— Папа отвезет нас в Липтовски-Микулаш на машине, а во второй половине дня оттуда идет поезд, — восторженно планировала она вслух. — Я давно не видела Марику. Ты ведь согласен, Душан, правда? — Он хотел заметить, уместной ли будет эта поездка, учитывая взаимоотношения между Марикой и Гинеком, но Элишка приготовила еще один аргумент:

— Супруги должны возвращаться туда, где они познакомились, Главичка, чтобы вспомнить, что они говорили при первом поцелуе. — Она прижалась к нему всём телом и зашептала на ухо: — Ты даже не знаешь, как я тебя люблю!

«Да, — подумал Душан, — если женщины начнут войну против мужчин, то последним можно заранее сдаваться».

Пластинка давно кончилась, и в динамиках слышался один шум. Душану не хотелось вставать и переворачивать пластинку. Откуда-то с первого этажа виллы сюда доносился звонкий смех Элишки. Марику почти не было слышно. Супруги Градские и Марика, выглядевшая печальной, приняли их сердечно, впрочем, их здесь всегда так встречали, только во время последнего их визита сюда два года назад вместе с Марикой их встречал и Гинек.

Душан не отваживался осуждать ни Марику, ни Гинека. Даже своя семья, а тем более чужая — загадочный лабиринт, полный коридоров и закоулков, составляющих отношения между мужем и женой, и добраться до причин плохих или хороших семейных отношений почти невозможно. Нередко и сами супруги не могут этого сделать. Он не одобрял жестокости Марики, с которой она отказывалась покинуть этот дом. Но он не одобрял и способа, каким Гинек решил этот вопрос.

Элишкин монолог внизу иссяк, по лестнице зашлепали ее комнатные туфли.

— Через минуту стол будет накрыт, — весело прощебетала она, входя в комнату. — Тебе надо немного привести себя в порядок, Главичка. Ванная свободна. — Тут она заметила включенный проигрыватель. — Ты слушал пластинки? Есть тут что-нибудь хорошее? У меня чудесное настроение!

— Ты же знаешь, что я в этом деле профан, — бросил он. — Я слушаю музыку подсознательно, поэтому не могу судить или думать о ней.

— А о чем ты думаешь, Главичка? — кокетливо спросила Элишка и села ему на колени.

— О том, какая у меня прелестная жена, которая вовремя напомнит мужу, что ему надо ополоснуться и побриться, — засмеялся он.

— Так поторопись! — Элишка поцеловала его.

Когда Душан вернулся из ванной, Элишка сидела на его месте в кресле. Она была всецело во власти хватающей за душу мелодии и даже не заметила, как он вошел.

Грустные слова песни до глубины души тронули и Душана:

Ресницы Элишки были опущены, из-под них по щекам катились крупные слезы. Душан только теперь увидел их и шагнул назад, к двери, чтобы не оказаться в роли нежелательного свидетеля.

— Не убегай, Главичка, — прошептала она. — Это ничего, я просто так, это пройдет…

Он застыл на ковре в неестественной позе. Наконец прозвучал последний аккорд. Элишка поднялась с кресла, глотая слезы, проговорила: «Прости» — и вышла из комнаты.

Через несколько минут, приведя себя в порядок, она вернулась, села напротив Душана и, как будто ничего не случилось, воскликнула:

— Главичка, у меня возникла чудесная идея! Давай купим машину.

Она удивила его, потому что никогда раньше об автомобиле не мечтала. При планировании их семейного бюджета принимались во внимание главным образом расходы в связи с ожидаемым получением квартиры.

— Будем позволять себе такие уик-энды чаще, — продолжала она. — Можно чаще выбираться куда-нибудь на природу, ездить на экскурсии, в театр, на танцы. Хоть развеемся немного, думать начнем о чем-нибудь другом. Зачем нам деньги в сберегательной кассе?

— Ты сама знаешь, что дело не в деньгах, — проронил Душан.

— Тем более что у нас их и так достаточно. На детскую комнату всегда найдем. А если не хватит, то можно занять, — рассуждала она, словно не расслышав его реплики.

Душан даже содрогнулся от того, как она не теряла веру, как судорожно пыталась забыть о своем несчастье.

— Приближается зима, опять в метель будешь ходить на работу? А в машине удобно устроишься, включишь печку и через несколько минут ты на месте, как уважающий себя человек, Утром поспишь на полчаса побольше.

— Посмотрим, — ответил он неопределенно, сбитый с толку неожиданным решением Элишки.

Из неловкого положения его вызволила Марика Ридлова, пригласив их к столу. Они спустились в столовую на первом этаже.

За столом все шло по традиционному сценарию. Суп, второе блюдо, кофе с пирожным, сливки, разговор ни о чем, комплименты хозяевам, опять ничего не значащая болтовня, на этот раз о дружбе Элишки с Марикой в медучилище. И тягостные долгие паузы.

Главка наблюдал за Яном и Марией Градскими. Роль веселых хозяев им никак не удавалась. Хозяйка дома явно через силу заставляла себя произносить вычурные фразы. Отца Марики душил галстук, и он тоже вел себя неестественно. Душан легко представил себе, что чувствуют эти люди, сравнивая спокойную супружескую жизнь гостей с судьбой дочери. Тут же последовала мысль, что все это — только увертюра к вопросу, который теперь казался неотвратимым. Градским нужно услышать из других уст, что Гинек Ридл безответственный карьерист, испортивший жизнь их дочери. Душан и Элишка должны выступить в роли судей-обличителей. Нет, не надо было сюда ехать!

Душан сидел и думал, как бы лучше пройти надвигающееся испытание. Он тактично напомнил Элишке, что пора собираться на вокзал.

— Ну… а как там Гинек поживает? — робко сорвалось с задрожавших губ Марии Градской.

В наступившей тишине было слышно только тиканье старых часов.

— Не надо, мама… — слабо отозвалась Марика.

Обивка стула под Душаном превратилась в раскаленную плиту. Он представил себя участником дипломатических переговоров: одна сторона легко затрагивает вопрос, а другая элегантно на него отвечает. И сделать это надо так, чтобы не сказать ничего существенного и сами собой отпали бы следующие вопросы. Мастерство дипломата тем выше, чем быстрее и туманнее он выражается.

— Гинек едет в Советский Союз! Надолго! — бухнула неожиданно Элишка.

«Такой ответ преподаватель дипломатической школы расценил бы как непростительную ошибку», — подумал Душан. После него закономерно должно последовать разъяснение. Он строго посмотрел на жену, очевидно готовую разразиться подробностями. Но Элишка, казалось, не заметила предостережения. Впрочем, все равно уже было поздно.

— В Советский Союз? На учебу? — удивленно спросил Ян Градский.

— Не знаю. Наверное. — Элишка повернулась к Душану: — А зачем его, собственно, туда посылают?

Душан упорно старался овладеть собой. Ему предоставлялась возможность поставить под сомнение утверждение Элишки, сказать, что окончательное решение якобы еще не принято, так как в армии все зависит от приказа, которого пока нет, и, стало быть, все еще может измениться. Однако он избрал другой, более безопасный путь.

— Извините, но я думаю, что здесь неподходящее место для разговора о служебных делах и о человеке, которого нет среди нас, — сказал он, потому что должен был что-то говорить.

— Значит, в Советский Союз. Надолго, — тихо и враждебно проронила Мария Градская.

Ни у кого не нашлось смелости продолжать эту тему. Ян Градский взял бутылку, намереваясь долить в фужеры.

— Не сердитесь, но у нас уже нет времени, — извинился Душан. — Благодарим за гостеприимство.

Прощание было коротким. В какую-то минуту между ними возникло невидимое препятствие. Не удалось его устранить даже Марике, хотя она сердечно пригласила их приезжать в гости и проводила до самых ворот.

— Передай привет Гинеку, — неожиданно попросила она, пожимая Душану руку.

В этих словах Марики выражался не только непосредственно заключавшийся в них смысл. Душан не сумел точно установить, но в них сквозило что-то вроде вызова, отчаянного вызова. Он с удовольствием честно выложил бы Марике, чтобы она ничего обнадеживающего себе не внушала, и глаза его, наверное, и говорили об этом, но губы не двигались. Он понял, что Марина все равно бы не поверила. Она не хотела верить.