Я хотел заявить, что это невозможно, но, к своему ужасу, услышал, как говорю:

— Хорошо, можешь на меня положиться. Через неделю будет текст, а через четырнадцать дней пригласим тебя на репетицию.

На следующий день я сразу же вызвал надпоручика Красу и замполита роты.

— Вы уделяете недостаточно внимания художественной самодеятельности, — огорошил я их, едва они успели сесть.

Им пришлось самокритично признать, что дело обстоит именно так и его надо поправлять.

— Конечно, надо, и прямо сейчас. Нам нужен ансамбль на фестиваль политической песни, и у вас в роте есть солдаты, играющие по вечерам на гитаре.

— Да есть, но у них диско, а не политическая песня, — заметил замполит. И вдруг стукнул себя по лбу: — Как-то я слышал, что они пели о сохранении окружающей среды!

— Пришли их сюда. И с гитарой, — приказал я Красе, закончив обсуждение. Но потом, вспомнив кое о чем, попросил Красу вернуться. — А как у них с дисциплиной?

— Карточки взысканий и поощрений чистые, — успокоил меня Краса.

Они пришли через двадцать минут — пять человек с одной гитарой.

— Ну, начинайте, — обратился я к ним, как только они вошли.

Ребята закрыли дверь, сделали пару шагов вперед и начали петь. И неплохо. Но текст песни о девушке с хищными глазами в пустыне вызвал у меня некоторые сомнения.

— Товарищ подпоручик вам не сказал, о чем идет речь? — поинтересовался я.

— Сказал, но «Девушка в пустыне» у нас лучше всего получается, — ответил один из них.

— Он говорил, что якобы у вас есть кое-что о сохранении природы, — подсказал я.

Они подтвердили и начали петь. И тоже неплохо.

Мелодия звучала хорошо и, к моему удивлению, была неизвестной, но слова… просто кошмар.

Видимо, я среагировал соответствующим образом, потому что, едва закончив, они объяснили мне:

— С хорошими текстами проблема, товарищ поручик, об этом даже в газетах пишут. А мы не поэты…

Когда я представил, как скажу Индре, что с ансамблем он чуть-чуть преувеличил, меня разобрала злость.

— Оставьте мне текст, — распорядился я. — Вечером постараюсь его посмотреть.

Музыканты охотно согласились.

«Лида! — осенило меня. — Она учит детей стихам, поэтому должна немного разбираться в этом». Эта идея успокоила меня. Я постарался вернуться домой раньше, чем обычно. Дети находились в самом прекрасном настроении.

— Положи их быстренько спать, — попросил я Липу.

Выражение ее лица говорило о том, что она сомневается в моем здравом смысле, но она ничего не сказала. Как педагог с высшим образованием, она знала, что подрыв авторитета родителей, в частности отца, вреден и когда-нибудь все равно скажется.

— Еще рано, папочка, — сказала она самым приветливым тоном, явно контрастирующим с выражением ее лица.

— Но все равно, мамочка, положи их спать, — ответил я также самым приветливым тоном.

— Вообще-то, и не так уж рано, — продемонстрировала свое педагогическое искусство Лида.

— Вообще-то, уже и поздно, — доказал и я, что кое-что из педагогики постиг.

Все шло гладко. Лида накормила детей, потому что если бы это было предоставлено им самим, то процедура длилась бы еще час, искупала их, а сказку сократила до минимума.

— Так в чем дело? — спросила она, закрыв за собой дверь детской.

— Читай! — Я положил перед ней перепечатанный мною на машинке текст песни.

— Это ты сочинил? — испугалась жена, прочитав.

— Ну что ты?! — воскликнул я.

Только теперь Лида решилась высказать свое мнение:

— Кошмар. Это должны быть стихи?

— Текст песни.

— Ну, это одно и то же.

— В песне изъяны все-таки не так в глаза бросаются, — ответил я.

— А чем я могу помочь?

— До утра ты должна текст отредактировать и улучшить.

— Я выбрала в мужья сумасшедшего, — констатировала Лида, внимательнее вчитываясь в текст.

— Я тебя предупреждал перед свадьбой, не отрицай.

— Разогрей себе что-нибудь на ужин. — Уткнувшись в лист бумаги, Лида пошла в другую комнату.

Ступая на носочках, чтобы не мешать, я разогрел себе кнедлики. Потом отправился спать, сознавая, что нашу квартиру в этот момент посетила муза.

— Вот, держи, — сказала утром Лида, как только мы встали. Круги под глазами выдавали, что ей не удалось выспаться.

— Спасибо, я прочитаю в спокойной обстановке.

Лида, хотя и была раздосадована, не могла не согласиться со мной.

Нет, этой ночью у нас не родился новый поэт, подобный Ивану Скалке или Мирославу Флориану, речь шла не о шедевре, а об обычном грамотном тексте.

— Пришли их ко мне. Всех пятерых, — приказал я Красе по телефону после того, как ознакомился с новым текстом.

— С гитарой?

— Давай с гитарой.

Пришли все пятеро. Я передал им обработанный Лидой текст, который они с моей помощью расшифровали.

Сначала они попытались спеть шепотом, потом запели уже громче, и я поймал себя на том, что пою вместе с ними.

— Теперь каждый вечер будете репетировать, а через неделю вас послушает командир батальона, — сообщил я им.

Так все в действительности и получилось. Индре выступление ребят понравилось. Дивизионное жюри его одобрило, а в финале ансамбль получил диплом. Это уже было успехом, и больше всех им гордилась Лида.

Неожиданно мы стали знаменитыми. И совсем не из-за ансамбля. О нем через пару дней после смотра никто не вспоминал, что, кстати, абсолютно не трогало его членов. Они продолжали петь, правда больше о девушке в пустыне, чем о сохранении окружающей среды. Солдаты с удовольствием их слушали, а я рассудил, что, видимо, так и должно быть, потому что люди прежде всего должны петь о том, что им нравится.

Отличились мы тем, что в рекордные сроки сумели перевести на летнюю эксплуатацию технику, а это, хотел он того или нет, должен был признать и техник полка, не испытывавший особой любви к Броусилу. Видимо, будущее отцовство придало энергии Броусилу, но главная причина успеха заключалась в другом — в том, что мы все — Индра, Ванечек, наша партийная организация и все ротные организации ССМ — сосредоточили свои усилия на выполнении этой задачи.

Анализ состояния дисциплины уже не раз показывал, что в нашем батальоне дела обстоят лучше, чем в других. Сначала нам не хотелось верить этим данным, но, когда они подтвердились, мы были очень рады в этом убедиться.

В батальоне сложилась благоприятная обстановка, чему в значительной мере способствовало и то обстоятельство, что долгая неприятная зима как по мановению волшебной палочки сразу перешла в лето. Находясь на танкодромах и стрельбищах, солдаты использовали каждый перерыв в занятиях, чтобы подставить свое лицо теплым солнечным лучам. Я следовал их примеру. И так, с лицами, обращенными к солнцу, мы с удовольствием беседовали о международной обстановке, о проблемах боевой подготовки и о девушках — о девушках в родных местах и о местных красавицах.

Потом снова раздавался шум моторов, грохот выстрелов, слышались громкие команды. Чувствовалось, что все идет так, как положено.

Во время одного из перерывов ко мне подошел четарж Едличка. По его виду угадывалось, что он хотел бы поговорить со мной наедине.

Я отошел в сторону, на что он реагировал благодарным взглядом.

— Вчера вечером я был в Колибе, — сообщил он.

— У тебя не было увольнительной, тебя задержал патруль, и теперь ты хочешь просить, чтобы я это дело замял, — высказал я предположение.

— Увольнительной у меня действительно не было, — сказал Едличка, однако сейчас его волновало совсем другое. — Я видел там Моутеликову! — Он посмотрел на меня, ожидая, как я отнесусь к этому его сообщению.

Я промолчал.

— Она была в Колибе не одна…

— Она там была с кем-то иным, но не с Моутеликом? — наконец дошло до меня.

— Именно так.

— Она знает, что ты ее видел?

— Кажется, нет, она была увлечена тем пижоном.

Меня охватило чувство разочарования, потому что я весьма гордился своим участием в решении семейных проблем Моутелика.