Когда Герман привел в комнатушку новую жену, Степан, выписавшийся из госпиталя, растерялся.

— Мне, значит, квартиру надо искать?

— Для чего?

— Ну, а жить-то где будете?

— Жить в этой зале придется тебе одному. Я уйду к Марусе.

Маруся была горожанка. Отец ее, знатный в городе портной, седой, рано овдовевший, имел собственный домик на берегу Тобола. Герман, согласившись пойти на житье примаком, вскоре стал злиться: «Доживешь тут, люди пальцем будут показывать: «Влазень идет!» Но тесть развеял начавшую расти червоточинку.

— Ты — фронтовик, парень честный, — сказал он, — на такой пустяк и маешься… Все эти зятевья-влазни — все от старого режима идет. И, скажу тебе, каким только издевательствам этот режим-прижим не подвергал нас в старое время. Неужто и ваше поколение собирается в плен ему сдаваться?

Стариковы слова подействовали словно чудодейственный бальзам. «Что я, в самом-то деле, из-за таких мелочей себя мордую. Умерло старое, зубки остались — надо их выламывать!»

И Маруся, не чаявшая души в отце, еще большую любовь проявляла к Герману. Она обычно гладила большой сизый шрам на груди Германа (последнее тяжелое ранение) и говорила нежно:

— Вот получим зарплату и половину Никитке вышлем. У них там плоховато… Надо помочь. Так ведь?

— Так, так.

— А Наташа твоя не обидится, что мы поженились?

— Ну, если и обидится, так что же теперь, топиться бежать?

— Мне жалко ее, — говорила Маруся. — Такого, как ты, потерять я бы не смогла. Я бы жизни решилась.

Она всегда вызывала у Германа изумление. Много уже лет.

Соберутся в театр — оденется и засветится вся. Самые модные городские щеголихи завидуют. А о спектакле начнет говорить — и не поймешь: Маруся ли это или, может быть, какая-нибудь преподавательница-профессорша. Откуда что и берется! Выскажется, бывало, а потом накинет старенькую фуфайчонку и пошла во двор: снег убирать, дрова носить. Всю домашнюю работу умеет делать отменно: и полы мыть, и белье стирать, и столы накрывать. Послушаешь иногда разговор ее с бабами-соседками — со смеху помрешь. Сидит за оградой, на скамеечке, лицо такое молодое, милое, и рассказывает серьезно:

— А угри выводить можно очень даже просто. Надо платок у незамужней девушки взять и семь зорь этим платком с пшеничного колоса росу сымать и мазаться. А чтобы мужик не шлялся по ночам — тут еще проще: волчьим салом порог два-три раза натри и все!

— Ты и сама веришь в эту чепуховину? — смеясь спрашивал Герман.

— Нет, не верю. А они верят. И хорошо получается.

…Тот новый поворот в жизни все-таки пришел. Был на заводе митинг. Началось движение за возврат в село: новые перемены двигались по деревням. Они опять, как и всегда, вдвоем подали заявления… Это была слабость Германа. Или позор?

…Встает в глазах знакомый полустанок. Зима. Они вышли из вагона и ждали подводу.

— Эй, граждане-товарищи, — крикнул подкативший к вокзалу на саврасом жеребце паренек лет шестнадцати. — Вы к нам, в МТС?

— К вам, наверное.

— В Мокроусовскую?

— В нее.

— Поедем поскорее, а то хозяйка ворчать будет!

Они уселись в красивую кошевку и покатили по гладко накатанному зимнику. Герман сразу же поднял воротник и молчал, а Степа любопытничал:

— Кто у вас хозяйка-то?

— Главный агроном. Сейчас за директора… Не любит беспорядки.

— Хозяйственная, видать, баба?

— Самостоятельная.

— Мужняя?

— Разженка. После войны приезжал, говорят, муж, в город звал — не захотела!

— Как так?

— А так, не захотела и все… А мужик тот, видать, полудурок какой-то был. Бросил с дитем, уехал!

— Слышь, а фамилия у этой бабы какая?

— Орлова. Наталья Петровна.

— Стой! — неожиданно крикнул Герман.

— Ну, вы че? Вы видите, Савраско боится! — рассердился парень.

— Брешешь ты все. Не бросал ее муж! Понял?

— Может, и не бросал. Почем я-то знаю. Только никого у Натальи Петровны нету, кроме сына — Никитки!

В конторе парень снял шапку, подвел приехавших к двери:

— Здеся она располагается. Заходите.

Наталья встретила прибывших спокойно. Герман сначала подумал, что она не узнала его и порывисто шагнул навстречу.

Но она прижала его взглядом, сухо спросила:

— Вы механики? Не так ли?

— Так.

— Нам очень нужны сейчас такие люди. Просто задыхаемся. Так что вы кстати, землячки…

Герман понял все. Стеснительно опустив голову, сказал:

— Прости, Наташа, но на работу приехал вот только он, — кивнул на Степана. — А я так. Побуду в родных местах денек-два и обратно, в город… У меня там семья…

И опять, как и много лет назад, лицо Натальи стало мертвенно бледным, пальцы дрогнули. Она опустила бумаги на стол:

— Все ясно, — почти шепотом сказала.

С того самого времени, как посулился Герман набрать в городе строительную бригаду, в нем поселились и начали жить два разных человека. Не жить — драться, остервенело, без уступок. Один стыдил Германа, упрекал, другой был совестлив, прямодушен и неуязвим. «Пошел в шабашники? — ехидно спрашивал первый. — Больших денег захотел? Не стыдно?» Второй отвечал: «А кто от денег отказывается? Деньги всегда нужны человеку». — «Ты же пожилой, а халтуру сшибаешь!» — язвил первый. — «Так если я откажусь, школу-то нынче опять не построят!» — отсекал упреки второй. — «В твоем возрасте люди благополучно живут. Не мотаются, как ты!» — «Я не мотаюсь. В ладах хочу прожить с совестью. Понял?»

Второй часто побеждал первого, но тревога на сердце не исчезла.

Кроме Германа и Альберта в состав бригады были «зачислены»: опытный каменщик Петя, уволившийся из какой-то ремонтной конторы потому, что три года подряд его обжуливал начальник — обещал, но не давал квартиру; его молодой братишка Толик, только что вернувшийся со службы. Приняли в бригаду инженера Виктора Гавриловича, решившего во время отпуска приработать деньжонок на «Москвича». Отпуск у Виктора Гавриловича был месячный, да еще «месячишко», говорил он, можно выпросить без содержания. Умелый этот человек, Виктор Гаврилович. И чертежи запросто читает, и монтажные работы знает отлично, и технику, и кладку ведет — комар носа не подточит. Герман восхищался: «Вот на каких земля-то держится!»

Тихим майским вечером все пятеро (да еще Рыжик в придачу) приехали в село. Степа ждал бригаду и выставил на стол бутылочную батарею. Клавдия, жена Степы, знала любимые Германовы блюда: на больших расписных тарелках лежала пластовая капуста, утопали в масле блины.

— Тут есть где и погреться! — усмехнулся Альберт.

— Греться не придется, — отрезал Герман. — Убирай, Степан, водку!

— Да я же для встречи, — виновато улыбнулся Степан. Обида скользнула по лицу. А Герман продолжал:

— Какая встреча? Мы что, герои-полярники или космонавты… Работать приехали, а не водку пить… Еще неизвестно, как и что получится.

— Так оно, конечно, так.

— Да и к тебе пришли за делом. Не для этого…

Не понравились слова бригадира каменщику Пете и самбисту Альберту. Смолчали. Не возмущаться же тут, когда вся правда в глазах.

Пили чай и говорили о деле: за лето надо было докласть коробку, подвести ее под крышу, поштукатурить классы и коридоры. Колхоз выделял в распоряжение бригады растворомешалку с подачей смеси на высоту по гофрированной трубопроводке, электрический подъемник. Монтаж тепловой системы и санузлов брался провести сам Степа с колхозными умельцами.

— Как видишь, — Степа был доволен, — я и о механизмах позаботился. Знай только работай!

— Спасибо, — Герман тоже развеселился. — Если все хорошо пойдет, справимся.

— Одна только просьба, — продолжал Степа, — расчет получите в конце строительства, а не по частям. Сейчас у нас, понимаешь, деньжат на счете нет.

— И с этим согласны, — Герман оглядел собравшихся. — Кучкой даже сподручнее!

Эти слова Германа опять не понравились Альберту и Пете.

А бригадир, будто догадавшись, добавил: