— Тебе это ишшо зачтется, — и выскочил из цеха.

Степан уж и забыл эту историю, но Бекетов напомнил о ней сам. Как-то возвращались Мелентьев с Гошкой из кино и неожиданно дорогу им перекрыла ватажка нижнезаводских парней, которыми верховодил Сенька. Из Верхнего-то ребята стенкой на Мелентьева не пойдут.

— Сеня, добром прошу, очисти тропку.

— Поговорить бы.

— Интереса нет.

— У тебя нет, а у нас есть. Верно, братва?

Вперед выступил Гошка:

— Сень, у тебя тут шурупит? — покрутил рукой у виска.

— Ты, шавка, не мельтеши!

— Гоша, погоди, не горячись, — сказал Степан. — Ну, что, поиграть хотите? Давайте, поиграем!

Гошка и глазом не успел моргнуть, как ватага разлетелась в разные стороны. Кому пинка досталось, кому оплеуха выпала на долю. А Сеньку Степан приподнял над землей, потряс и спросил:

— Понял, гужеед?

Сенькина ватага позорно разбежалась, и сам он сник. Мелентьев швырнул Семена в кювет. Тот поднялся, отряхнулся и сказал:

— С тобой только связываться.

— Во, золотые слова, Сеня. Лучше не связывайся.

Гошка с восхищением смотрел на друга: ну, Степан, дает прикурить. Прямо купец Калашников.

— Чего рот разинул? — улыбнулся Степан. — Ворона залетит.

— Ну ты и силен!

Степан рассказал эту историю Алене, конечно, без красочных подробностей, но Алена и сама представила себе, как это было, и теснее прижалась к нему. А Степан таял от блаженства. Вознамерился было поцеловать ее, но Алена решительно отодвинулась и погрозила пальчиком:

— Ойе, ойе! Не будем забегать вперед, Степан!

С тех пор и закрутилась-завихрилась у них непробудная любовь. Дня не могли прожить друг без друга.

Головинцевы жили вчетвером. Мать, Мария Ивановна, мучилась желудком, но врачей не признавала, боялась их. Травами пользовалась. Старшая Аленкина сестра Фрося была парикмахером, единственным на весь Верхний завод. Мужики подстригались у нее охотно. И красива, и умна. Но странно — жених что-то долго не объявлялся. Повяжется какой-нибудь, вот-вот руки попросит и вдруг нос в сторону, ручкой помашет и поминай как звали. Один парень как-то сказал о ней: «Ничего не скажу, девка хороша, хоть картину малюй. Но ведьма!»

А младшая Люська бегала в пятый класс. Степан ей пришелся по душе. Когда впервые появился у Головинцевых, от смущения неловко двинул табуретку и та дважды перевернулась. Тронул посудный шкаф плечом и тот чуть не грохнулся на пол. Вот было бы звону и урону! У Фроськи даже губы побелели. А Люська рот разинула — это да! Это дядя!

Познакомил и Степан Алену с матерью. Авдотья Матвеевна приняла девушку уважительно, напоила чаем с земляничным вареньем. После, когда Степан проводил гостью домой, Авдотья Матвеевна призналась:

— Девка, видать, подходящая. Чья же это?

Степан на радостях подхватил мать и закружил по избе.

— Ладно-ладно, ишь телячьи нежности, — с притворной строгостью сказала Авдотья Матвеевна. А когда сын бережно усадил ее на табуретку, со вздохом добавила:

— Устала я, Степа. И шибко охота понянчиться со внуками.

— У Анатолия их двое, нянчись.

— И-и! Че о них баять, — махнула рукой Авдотья Матвеевна. — Мотьку гордыня заела, вроде ей и водиться со мной зазорно. Чем я ее прогневила, прости господи. Ребятенков ко мне не пускает, к родной-то бабушке. Анатолька безответный какой-то, овечка безрогая и всего-то. Со мной когда говорит, глаза прячет, виноватость свою понимает, что ли? Ну да бог с ними. Лишь бы промежду собой жили хорошо и то ладно. Веди молодую хозяйку и всего делов.

В начале этого лета Алена спросила:

— Степ, ты когда-нибудь залезал на Сугомак-гору?

Степан даже подивился — иначе какой же он парень? Засмеяли бы: гляди, в горы боится ходить!

— Красиво там, да?

Степан плечами пожал: спрашивает — красиво ли в горах? И не выскажешь, как там здорово. Сказка!

— Своди меня туда, Степ. Ну своди!

— Ты что, серьезно там не была? Вроде не в Кыштыме и росла. В таком разе собирайся. В следующий выходной махнем!

Из города выбрались по росе. Солнышко еще не накалилось, парок вился над прудом. Мимо Сугомак-озера, мимо пещеры, по сумеречной тайге забрались на пригорок, голый, как бараний лоб. Алена повалилась в траву. Упарилась с непривычки. Степан опустился рядом и обхватил колени руками. Отдышавшись, Алена спросила:

— Это и есть гора?

— Да ты что? — удивился Степан. — До горы еще топать да топать!

— А если я не дойду?

— Пошто? Старухи доходят, а ты?

Степан обнял ее за плечи. Посидели вот так-то еще малость, прижавшись друг к другу. Ветерок озорливо путался в их волосах. Степан дурашливо крикнул:

— Подъем! Айда-пошли! — Пружинисто вскочил на ноги, помог встать Алене. Под ногами похрустывали мелкие камешки. Тропинка узенькая, лес редкий, шиханы крутобокие, и замшелые. Под ними малинник. Но вот и кривые сосны кончились, трава да кустарники пошли. Алена выбивалась из сил. Степан усмешливо, как на малое дитя, глянул и вдруг сграбастал ее в охапку и понес.

— Пусти, тебе же самому тяжело, — слабо возразила девушка. Степан по-удалому тряхнул головой и возразил:

— Ничего! Выдюжу!

На макушке горы поставил Алену на ноги и, поведя рукой вокруг, пригласил:

— Любуйся! Твое!

Алена приложила к щекам ладони, потрясенная:

— Мама, родная! Сколь гор-то! А озер-то, озер! А Кыштым! Да что же я такую прелесть раньше-то не видела?

Степан и Алена присели на камешки, позавтракали, запивая хлеб водой из фляжки. Горный ветерок обдувал их разгоряченные лица. Закусив, спустились чуток вниз, а то на самой верхотуре неуютно. Облюбовали веселенькую еланку и прилегли отдохнуть. В высокой голубизне парил коршун. На юге, в междугорье, сочился сизый дымок — прятался от посторонних глаз Карабаш… На синем блюдечке Сугомака ползали черные жучки — рыбачьи лодки.

Степан лежал, закинув за голову руки. С закрытыми глазами впитывал в себя солнечное убаюкивающее тепло. Алена устроилась рядом, опершись локтями о землю, и разглядывала его лицо. Брови шелковистые, так и тянет погладить их пальчиком. Нос крупный, с выразительными крыльями. Как рассердится, так эти крылышки напрягаются, бледнеют — даже страх берет! А губы-то, губы! Розовые, влажные, видно, еще нецелованные. Алена для храбрости глубоко вдохнула и поцеловала Степана. Он схватил ее за плечи, привлек к себе и приник к ее губам так, что она застонала, враз сомлела и ослабла, отдаваясь сильному и желанному Степанову напору…

Они лежали бездумно, расслабленные, испытывая волнение во всем теле. Алена, наконец, произнесла:

— Ох и дурные же… Какие же мы дурные…

— Ничего! — бодро ответил Степан, хотя неловко было перед Аленой.

— Что ж будет-то, Степ?

— А то и будет, что бывает. Пойдешь за меня?

— Пойду…

…В тот день, когда Степан и Гошка охотились, встречи с Аленой не намечалось. Ухайдакаешься в тайге, ноги будут гудеть, уж лучше после гор поваляться на диване. Однако находка все перепутала. Степана охватило нетерпение, и было оно сильнее усталости. Отдав матери добычу и закусив на скорую руку, побежал к Головинцевым.

Мария Ивановна, кутаясь в шаль, на лавочке у своего дома судачила с соседками. О всякой всячине, о делах домашних и о том, у кого что болит. Люська с подружками играла в классики. Она подскочила к Степану и повисла у него на шее, тараторя:

— Степа пришел! Степа пришел!

— Охлынь, бесстыдница! — прикрикнула на нее мать. — Ишь коза распрыгалась!

Степан погладил ее по голове, и Люська снова убежала к подружкам.

— Добрый вечер! — поздоровался Степан, чуть кланяясь, и старушки вразнобой закивали ему. Мария Ивановна, немного заносясь перед товарками, проговорила:

— Проходи ужо во двор.

Горделивость у Ивановны зажглась с появлением в их доме Степана Мелентьева. Фроська засиделась в девках, срамота одна. Кроме нее, еще две девки, сынов-то бог Ивановне не дал. А женихи обходят Фроську стороной, хотя и статью ладная и лицом баская. Стыд Головинцевым: девок никто замуж не берет. Порченые или околдованные? А тут как с неба свалился Степан Мелентьев, жених из редких — рубаха в плечах трещит, быку рога обломать силушки хватит. А главное — работящий, не балабол и водкой не балуется.