Представитель верховного командования был лишь связью между нашей Главной квартирой и Главнокомандующим генералом Жоффром.
3/16-XI заболел генерал Алексеев и его временно заменил генеpaл Гурко{32}. С его вступлением изменились и сношения Ставки со мной.
В нашей Ставке французским представителем был генерал Жанен{33}. Все дела Ставка стала проводить через него. Потерпел я это, а затем заявил нашей Главной квартире{34}, если вам угодно так работать, то уберите меня, я здесь лишний. Но меня оставили и протелеграфировали, чтобы французское командование свои дела проводило через меня. На это я им ответил: делайте как вам угодно, но просить французскую Главную квартиру, чтобы она свои дела проводила через меня не буду. Так продолжалось до выздоровления генерала Алексеева. Со вступлением его на должность начальника штаба Верховного главнокомандующего, течение дел потекло нормально.
Beauvais. 26-I/8-II 1917 г
Уже с середины ноября старого стиля стали циркулировать слухи о возможном уходе Главнокомандующего, о неудовольствии парламента правительством и ходом военных дел. И действительно, вскоре генерал Жоффр, пожалованный высоким званием маршала, [ушел].
События эти не могли не отразиться на работе Главной квартиры и всего военного начальства; творческая работа пошла уменьшенным темпом. Бывшие на местах ожидали своей смены, вновь прибывающие знакомились, но не уверенно.
В Главной квартире появился генерал Гамелен{35}, очень достойный и симпатичный, но ненадолго. Г.O.Е.{36} перешло в Париж.
Наконец в первой половине декабря стало известно о назначении генерала Нивеля{37} главнокомандующим; вместо генерала Жофра военным министром назначен был генерал Лиоте{38}, командующий войсками в Марокко. Генерал Кастельно ушел; ему предстояло принять руководство армиями на правом фланге, но раньше он должен был отправиться на конференцию в Петроград. И генерал Фош{39} должен был покинуть свой пост, приняв временно в свое ведение те войска, которые потом принял генерал Кастельно. Начальником штаба был назначен генерал По, а помощниками его остались генералы Клодель, Дюпон и полковник Пондрон.
Все это протекало не сразу.
Говорили, что палата настаивает и на переходе Главной квартиры из Шантильи в другое место, действительно, в начале января 1917 г. она перешла в Beauvais. И эта операция внесла также ненужные осложнения. По приезде генерала Нивеля в Шантильи я ему представился. Познакомился с ним раньше в ноябре, у генерала Петена{40}. Очень трогательно простился с маршалом Жоффром. Жалел об его уходе и по личным чувствам и в сознании, что уход его повредит общему делу.
В то время как на востоке Центральные державы уничтожали Румынию и наши войска, в законодательных учреждениях Парижа шла другая, борьба бескровная, но чреватая последствиями.
История не представляет примера выступления столь значительного числа равноправных по политическому значению и вооруженной силе держав. Пока во главе французских войск был маршал Жоффр, объединение сосредоточивалось в нем. Может быть не всегда искренно, но его слову все подчинялись и с его мнением очень считались.
Генерал Нивель, несмотря на блестящее прошлое и личные качества, для иностранных командных органов был еще мало известен и занять сразу то положение, которое занимал, по отношению всех союзников генерал Жоффр, естественно, не мог.
Война захватывала народы целиком.
В 1916 г. первым министром Англии Асквитом провозглашено было и сочувственно было принято то начало, что «Война ведется правительством». Но я бы сказал, что борьба ведется всей страной, всеми ее средствами: войну (это совокупность всех операций) ведет Главнокомандующий со своим Генеральным штабом, а правительство правит. В этом нет разделения, а правильное распределение работы в таком громадном и важном деле. Сойти с правильного пути, отречься от природы и законов, которыми характеризуется борьба вообще, а война в частности, значит, создавать себе ряд затруднений и трений, которые непременно дадут себя почувствовать, тому, кто с того пути сошел по каким бы то ни было причинам.
Война тянется 2½ года, и каждое государство ведет ее самостоятельно, согласуя свои действия повременно собираемых совещаний. Нет одной воли, единой мысли.
Пока был генерал Жоффр, благодаря его заслугам и прошлому, он был до известной степени центром, к которому сходились нити объединения. По этому вопросу писал генерал Жоффр в ноябре, а при первом свидании с генералом Лиоте, я поставил ему вопрос прямо и резко.
«Да Вы меня за горло хватаете, – вскричал генерал Лиоте, вскочив с кресла. – Я только и думал об этом, но как это сделать?»
«Это уж Ваше дело, – ответил я ему. – Начните с западного фронта, а затем притяните Италию и Салоники. Россия слишком далеко, но, поверьте, там пойдут навстречу этому».
Долго мы по этому поводу беседовали с ним.
После разговора с генералом Лиоте у меня подобный же разговор был с генералом Нивелем. И он заявил мне, что объединение командования на западном фронте находит необходимым и настолько, что готов, если это нужно, подчиниться фельдмаршалу Хейгу. К этому он добавил, что наши отношения к англичанам так доверчивы и дружественны, что как бы не решился этот вопрос, но в применении его, среди нас, никаких недоразумений не может быть.
Вeauvais 7/20 января 1917 г
20 декабря 1916/2 января 1917 я получил высочайшее повеление ехать на конференцию в Рим. Назначение это состоялось, как мне казалось, по желанию французских властей. 21/8 выехал в большом обществе. 23/10 утром приехал в Рим; 24/11 было первое заседание. Докладывали генерал Саррайль{41} и английский генерал{42}, контролировавший переход греческой армии в Пелопоннес и разоружение ее{43}.
Ллойд Джордж задавал вопросы, длилось это недолго, и затем господа правители и дипломаты перешли в другую залу, а военные остались и стали толковать о Салоникском фронте. Господа Робертсон и Кадорно{44} говорили одно, генерал Лиоте и я другое, и убедить друг друга не могли, несмотря на горячие речи Лиоте. Дело было сделано у штатских и главным образом Ллойд Джорджем, а именно, английские и итальянские войска, наконец, были подчинены Саррайлю, а до этого, как генерал Саррайль мне говорил во время перерыва первого заседания, он мог их просить, но не приказывать.
«И вы с таким положением смирились?» – спросил я его. Вообще наши сборища не производили на меня впечатления большого между нами согласия. Кадорно держался к Робертсону, я к Лиоте, но над нами, прежнего влияния объединяющей мысли, не было.
Штатская конференция, вероятно, была дельнее.
В первый день приезда в Рим 23-XII-16/5–1-17 я поехал к генералу Кадорно и продолжительное время с ним беседовал о военном положении их фронта, о целях. Днем я представился ее величеству королеве{45}, регенту и сделал необходимые визиты. 24/6 был парадный обед у французского посла Баррера{46}, с которым познакомился еще в 1908 году на маневрах в центре Франции.
25 декабря / 7 января поехал в церковь к обедне, будучи уже больным, а вечером добрался до купе, куда очень любезно, зашел Соннино{47}, чтобы справиться о здоровье и проститься. По пути в Париж удалось выпросить у Альбера Тома{48} посылку вместе с орудиями 105-ти см и конской упряжи. Он обещал и сделал.
