– Не трогай нашу сестру!

Фермерский сын утирает рукавом окровавленное ухо. Вскочив, Лора бежит через ворота к близнецам. Йохан кидает еще камень и бежит вслед за ней по выгону к Петеру, который сидит у верхних ворот и, похныкивая, сосет краюшку хлеба, которую дал ему Юри. Одной рукой Лора подхватывает Петера, другой – буханку. Остальной хлеб забирает Юри, а Йохан несет капусту.

– За что он толкнул тебя, Лора?

– Откуда я знаю, Юри, он просто глупый мальчишка.

Спотыкаясь на колдобинах, они бредут в темноте. Ноге холодно от просочившихся через платье яиц.

– Я разбила яйца, несколько штук, когда падала. Мы скажем мутти, что я оступилась в темноте, ясно?

– А почему мы не расскажем ей про фермерского мальчишку?

– Потому что так надо, Йохан.

Они уже почти дошли, поэтому пререкаются вполголоса. Юри тянет брата за рукав, и они бегут вперед Лоры во двор. Усадив Петера у насоса, Лора, прежде чем идти в дом, пытается смыть с платья грязь.

– Мне нужно идти, Лора.

Отослав детей на улицу, мутти натягивает пальто. Достает из-под кровати заранее уложенную небольшую сумку.

– Ты отвезешь детей в Гамбург. Вот адрес бабушки. Розенштрассе. Когда увидишь, ты обязательно вспомнишь.

Она нарисовала карту.

– Дом 28 по Миттельвег в сторону моста. Знаешь, где остановка? Как сойдешь налево, потом первый поворот направо. Там увидишь большой белый дом и крыльцо, выложенное плиткой. Ведь всего два года прошло. Если что забудешь – спросишь у проводника.

Крестиком помечает на листе место, где живет ома.

– Вот деньги и драгоценности. Купишь на них билет на поезд. При первой же возможности. Понятно?

Снимает обручальное кольцо.

– Трать сначала деньги. Писать мне нельзя, по крайней мере, сейчас. Но я напишу тебе в Гамбург. При первой же возможности.

Лора кивает, хотя ей непонятно, о чем мама говорит.

– Мы должны крепиться.

Они стоят друг перед другом, а между ними, на широком столе, белеет клочок бумаги.

– Тебя забирают в тюрьму?

– Не волнуйся.

– Я не волнуюсь.

– Это лагерь.

– Ага.

– Это не тюрьма. Тюрьмы – для преступников.

– Ага.

– Все теперь по-другому.

Мутти целует спящего на большой кровати Петера; от нее приятно пахнет мылом; целует Лору; и выходит, а в открытую дверь врывается с улицы солнечное тепло.

Около часа, пока Петер спит, Лора сидит одна. Считает деньги, разглядывает бумажный обрывок на столе. Все теперь по-другому, думает она, и приходится считать, на сколько яиц хватит денег, на сколько буханок хлеба. Прикидывает, долго ли добираться до Гамбурга. От деревни до школы – двадцать минут, а это примерно четыре километра. А от рынка до соседнего города – сорок минут. Девять километров. Но на больших поездах быстрее. Лора пытается вспомнить, как они ехали из Гамбурга на юг. Тогда она была младше и теперь уже не помнит. День, два дня. Может, и три. Девочка дает проснувшемуся Петеру воды и краюшку хлеба. Пора готовить детям ужин: скоро стемнеет, они прибегут голодные. Петер снова плачет, и она дает ему облизать со своих пальцев сахар.

Близнецы бабушку не помнят. При свете свечей Лора показывает им фотографии, которые не сожгла мутти: вот ома с чашкой кофе на веранде; а вот, совсем еще молодая, с дедушкой, который погиб на предыдущей войне. Рассказывает о доме, в котором все комнаты выходят в длинные, прохладные коридоры, о полах из темного дерева. Долго так она шепчет в ночи.

О лагере они не спрашивают, кажется, им все равно, один только Петер плачет. Лора укачивает его в темноте и думает, что, возможно, так и должно быть. Мы проиграли. Это не тюрьмы, а американские лагеря. Для таких, как мутти, не совершивших преступления.

Интересно, что теперь делает отец, когда войны больше нет. На груди у Лоры посапывает Петер, а она заново перебирает фотографии, хочет, пока не заснула, посмотреть на фати. Но попадающиеся снимки скорее сбивают с толку, чем успокаивают. Все эти снимки давнишние, снятые задолго до войны. Человек на фотографиях совсем не похож на папу; скорее, на старшего брата; неизвестный молодой мужчина в гражданском платье. Лора устала, глаза слипаются, и снова дает о себе знать голод.

Младшие спят. Лоре снится, что приехали американцы и ищут их в кустах у речки и в печной золе. Они отбирают у нее Петера, запихивают в багажник своего джипа и уносятся прочь по холмам.

К дому быстрым шагом приближается фермер, на этот раз с женой. Дети высыпают на порог. Фермерша начинает первая.

– Вам есть куда идти?

– Пусть убираются.

– Мы поедем в Гамбург.

– В Гамбург?

– К нашей бабушке. Мутти предупредила ее, что мы едем.

– Пусть убираются.

– Так она в курсе?

– Мутти ей написала.

– Почта сейчас не ходит, детка.

– Она нас ждет.

– Как вы туда доберетесь?

– На поезде.

– Хотят ехать в Гамбург, вот пускай и едут.

– Но поезда тоже не ходят, Зепп. Ни почты, ни поездов нету, детка.

– Ты что, хочешь, чтоб они тут остались?

– Мы уже начали собирать вещи.

Дети остаются присматривать за Петером. А Лора, выйдя на шоссе, добирается с проезжим фермером до города. Он высаживает ее у вокзала, но предупреждает: поезда не ходят.

– Как доехать до Гамбурга?

Мужчина в окошке отвечает, что требуется разрешение американских властей; да и последний официальный транспорт был более двух недель назад. Лора проходит через турникет на платформу. Там ни души. Она присаживается на корточки и, обратившись к северу, смотрит вдоль путей, на длинный изгиб станции, на убегающие прочь из города рельсы. Что там вдали? Может быть, другая долина, может быть, большой город. Между шпал уже успела прорасти трава.

В вокзальное окно виден танк. Возле него, закинув автоматы за спину, стоят солдаты, курят на солнышке, смеются. У Лоры болит голова. Не хочется ей просить разрешения. Мутти сказала, чтобы они ехали в Гамбург. Про американцев она ничего не говорила.

На стене висит карта Германии, и Лора ведет по ней пальцем от Ингольштадта к Нюрнбергу, через Кассель и Геттинген до Ганновера, а там и Гамбург. Старается запомнить названия этих городов и еще некоторых, что лежат на пути. Отходит от карты и, глядя в потолок, твердит их про себя. Ингольштадт, Нюрнберг, из Франкфурта в Кассель и Геттинген, потом в Ганновер. И наконец Гамбург.

Лора идет за продуктами, но магазины закрыты: дневной запас уже иссяк. Выбравшись на landstrasse, она пускается в долгий обратный путь.

На следующее утро Лора снова в городе. Она выходит рано, чтобы поспеть в булочную, пока не разобрали хлеб; молча отстояв с другими женщинами в очереди, покупает все, что только можно. Потом идет на соседние фермы; чтобы не встретиться с солдатами, выходит из деревни по тропинке за мельницей; перед тем как постучать в дверь, прячет сумки с едой под живой изгородью. Мяса с салом раздобыть не удается, зато у нее в руках две половинки, даже больше, хлеба, четыре яйца и кувшин молока, мешочек муки и еще по кошелке моркови и яблок.