Мы с Мирой ездили по Подморью, и ее мобильный телефон выскользнул из мятого кармана да и упал под море рыбам на потеху. Я никогда не боялась утонуть. В драпировках выбирала синее, голубое, изумрудное, зеленое – все для ублажения повелителей глубин, стражей терпких морей… Еще по течению памяти: мать с отцом стояли на пирсе возле огромных музейных якорей, чугунных и соленых. Мира рядом со мной, я козырнула при ней, вытащила огромную ракушку, приложила к уху. Мира смотрела своими раскосыми глазками (глаза полны воды, глаза полны жизни): «Что ты слышишь там, внутри ракушки?» Я слышу музыку утонувшего пианино, его клавиши пьяные, они деревянные и разбухли, от воды все пьянеет… Вы видели, как идет корабль? Он качается, все корабли навечно пьяны, все пьяные корабли ходят, шатаясь – им это надо для вальяжности, им ведь предстоит долгий путь до земли. Тогда как в озере, например, опьянение не то, ибо они глубокие и темные, будто могилы, сверху поросли водяными лилиями, по вечерам на них льется лазурь, небесное «прощай».

Мы никогда не захлебнемся, разве только от рыданий. Мой мертворожденный брат лежит на дне морском, весь в жемчуге и перламутре, а меня выкинуло на берег огромной волной, которая зовется существование. Это цунами зовется жизнь, и я лежу на песке, слепая от света, а к ботинкам моим действительно пристали водоросли. И я задыхаюсь, и шепчу: «Water, water, water»9. Или как еще помню немного по-немецки: «Wasser bitte gib mich Wasser»10.

Но жизнь оставляет меня умирать тут, в мире под солнцем и луной. Однажды рыбаки упакуют меня в свои обветренные сети, чтобы я не пугала их детей. Они отвезут меня к сердцу воды, и я упаду лицом вниз.

Дыхание перехватывало, пока я это переписывал. Ряд образов неуклонно тянул к чему-то знакомому, такому очень известному… И я его вспомнил! Привет, Артюр Рембо:

Откуда же столько упадничества? Я только что говорил о сверкающих автомобилях и чуть не забыл сказать об алебастрово-белоснежных чайках на открытых площадях – так откуда же взялись утопленники с морской капустой на подошвах? Почему Владивосток для девушки из диктофонных записей кажется таким мрачным, а я воспринимаю этот город предельно жизнеутверждающим? Мне не удается соединить две перспективы в одну, круг замыкается на каких-то невнятных антропологических мыслишках, что, дескать, все мы вышли из воды, и Рембо, как привязчивая песенка по радио, продолжает напевать в моем сознании:

Надо сменить тему, и лучше бы мне пока отвлечься да написать про геральдику. Уже упоминал ревущего тигра на гербе. Так вот, 16 марта 1883 года Александр III утвердил герб Владивостока, на котором было изображено следующее: «В зеленом щите золотой тигр, подымающийся по серебряной скале, с червлеными глазами и языком, в вольной части влево – герб Приморской области. Щит украшен золотою башенною короною о трех зубцах, за щитом два золотых якоря, накрест положенных и соединенных Александровскою лентою»13. С течением времени герб претерпевал изменения, вполне характерные для сменяющихся эпох. Так, во времена советской власти к двум адмиралтейским якорям, амурскому тигру и башенной короне добавился серп и молот, и вся композиция перевилась гвардейской лентой. А в начале XXI века страсть к минимализму одержала верх, и царь тайги остался в одиночестве, без якорей, башен и всего остального.

Листаю купленный атлас автомобильных дорог и карту Приморского края, нахожу очередную забавную деталь: бухты названы в честь древнегреческих героев (вообще-то они оказались названы в честь первых пришвартованных здесь кораблей, которые, в свою очередь, были именованы как персонажи поэм Гомера). Уже насчитал троих: Улисс, Патрокл, Диомид. И на Русском острове есть бухта Аякс, моя тезка. Бывают ли более удачные совпадения?

Телефон мой постоянно включен, но за все время пребывания во Владивостоке никто мне не написал. Марина, конечно же, обиделась, а отцу, видать, безразлично, как я живу и где. А я живу замечательно. В этих краях нельзя оставлять хлеб на столе – за день он может отсыреть, но зато можно дышать морем, смотреть на море и гордиться маленькой частью моря, которая носит твое имя.

Тишину гостиничного номера нарушает звон колокольчика, оповещающий о прибытии лифта на этаж. Китайцы голосят на своем наречии. У соседей включен телевизор: каналы, разумеется, азиатские. Я читал, что вплоть до 30-х годов XX столетия во Владивостоке были достаточно крупные японские, корейские и китайские общины. К 1939 году все они прекратили свое существование… Но несмотря на вывески с иероглифами, китайские барахолки и архитектурные экзерсисы типа пагод, я бы не смог назвать город азиатским. Кто-то заметил, что Владивосток – нечто среднее между Санкт-Петербургом, Одессой, Сан-Франциско и Стамбулом, плюс исключительный местный колорит.

Я же включаю диктофон и готовлюсь к новому путешествию на тихоокеанское побережье, заранее сменив стержень в шариковой ручке и открыв чистую страницу в блокноте.

– Почему вы хотите убить Миру?

Я могу зваться Александр, могу – Алексей, а то и вовсе Аким… Потому что, понятное дело, я не грек. К счастью или к сожалению, но не грек. Я не отдавал обратно в паспортный стол бумажонки с обыденным своим именем, а лишь слегка подкорректировал его, немного видоизменил. Известны двое героев, участвовавших в осаде Трои – Малый Аякс Оилид и Великий Аякс Теламоноид. На Русском острове есть две бухты, а не одна, как я думал раньше: Большой и Малый Аякс.

В «Илиаде» Гомера оба Аякса зачастую сражаются вместе, с той лишь разницей, что Малый уступает по силе Великому. И один, и другой обороняют корабли, борются за тело Патрокла. Аякс Малый примечателен, помимо прочего, всяческими злодеяниями и проступками, такими как, например, насилие над Кассандрой, нарушение клятвы, богохульства. По воле великих олимпийцев Афины и Посейдона Аякс гибнет в морской пучине. Неподалеку от Каферейских скал грозная Афина кидает молнию в Аяксов корабль, однако герой спасается, схватившись за Гирейскую скалу. Тут уже Посейдон добивает его, расколов скалу трезубцем. В «Одиссее» же роль Афины не столь значительна: Посейдон и топит корабли, и кидает Аякса в море, разбив скалу.